в который уже раз, Павел Константинович переглянулся со старшей дочерью, но теперь уловил в ее глазах знак согласия.
— Ему этого уже мало, девочка моя, — грустно улыбнулся он, подходя к Надин и поглаживая ее по плечу, — этот человек… этот опасный человек…
— Да кто же он такой, папенька?
— Это банкир Дворжецкий, Надин, — впервые подала голос доселе молчавшая сестра.
— О Боже! Недаром он сразу показался мне отвратительным и ужасным, как Калибан!
— Это все так, но…
— Он обещает погубить нашего отца, Надин! — перебив Павла Константиновича, истерично выкрикнула Екатерина. — Спаси его, спаси нас всех!
— Да что же я такого могу сделать?
— Он требует, чтобы мы принесли тебя в жертву его похоти! — сильно волнуясь и потому снова сбиваясь на мелодраматичный тон, вторил старшей дочери Симонов.
— И что же? И вы хотите, чтобы я… — задрожав и сильно побледнев, Надежда поднялась со своего места, отчаянно глядя на отца и сестру, в надежде узреть хоть малейшее облегчение. Однако Павел Константинович упорно отводил взгляд, а глаза Катрин были блестящими и холодными, словно глаза кобры.
— Ты должна ему отдаться, Надин! — неожиданно воскликнул Симонов и тут же метнулся вперед, чтобы поддержать падающее тело младшей дочери. — Что с ней?
— Обморок, — вскочив с места и, помогая отцу перенести сестру на диван, сердито отвечала Катрин, — кажется, дорогой папенька, мы с вами переиграли…
— Но, как ты думаешь, нам все-таки удастся ее уговорить?
— Удастся… если только до этого мы ее окончательно не угробим!
Глава 17
ПОЛУНОЧНЫЙ СКАНДАЛ
Вечером того же дня в доме Симоновых разыгралась еще одна драматическая сцена, правда, на этот раз, с меньшим количеством участников.
Гувернантка Маргарита зашла в комнату своего воспитанника, чтобы, как обычно, пожелать ему «bonsoir»[10]. Лежа в постели в ночной рубашке, Юлий читал книгу. По всей видимости, юноша пребывал в не самом лучшем состоянии, поскольку не ответил на кокетливое приветствие француженки и даже сделал вид, что целиком поглощен чтением. Однако гувернантка уже привыкла к его резким перепадам настроения, относя это к издержкам переходного возраста, а потому нисколько не обиделась. Впрочем, обладая живым характером, свойственным ее нации, она и сама легко поддавалась частой смене настроения.
— Кажется, mon petit[11] изволит быть не в духе, — игриво проворковала Маргарита, подсаживаясь к нему и широко раскидывая по постели благоухавшие духами юбки. — Это мы быстро поправлять, — и с порочной улыбкой на своих чувственных губах она запустила руку под одеяло. — Сейчас наш petit станет очень бодрий… (Произношение буквы «ы», отсутствующей во французском языке, ей упорно не давалось!)
Стоило теплой женской руке пробежаться по обнаженным юношеским бедрам, как Юлий нехотя отложил книгу и брезгливо отодвинулся подальше.
— Оставь, я сегодня не хочу.
— Что случилось? Ну-ка, давай проверять, правду ли ти говорил…
— Будь добра, убери руку.
Он произнес это столь твердо, что француженка выпрямилась и обиженно поджала губы.
— Что это ви, молодой господин, сегодня со мной так неласков?
Юлий не ответил. Закинув руки за голову, он вытянулся на спине и отсутствующим взглядом уставился в потолок. На его лице появилось выражение скуки, однако, в отличие от своего воспитанника, темпераментная француженка не умела и не любила скучать.
— Allor![12] — непринужденно воскликнула она и поднялась с постели. — А хочешь я показать маленький домашний кабаре?
На этот раз гимназист соблаговолил равнодушно пожать плечами, однако женщина не унималась. Отойдя подальше, она встала напротив постели, вполоборота к Юлию, поставила ногу на стул и начала медленно приподнимать юбки. На гувернантке были модные черные чулки со стрелками, поднимавшиеся чуть выше красивых округлых колен и заканчивавшиеся подвязками. Бедра и живот были полностью обнажены, поскольку никакого нижнего белья под юбками не оказалось.
Увидев это, Юлий пренебрежительно скривил губы, лениво процедил:
— Перестань… — и снова перевел взгляд в потолок.
— Хорошо, я ухожу, — печально вздохнула француженка, — но перед тем, как уходить, могу я один раз поцеловать mon petit?
— Целуй, — покорился гимназист и закрыл глаза. Он услышал, как гувернантка подошла к нему, по нахлынувшему на него теплу и аромату почувствовал, как она наклонилась, а затем ощутил на своем лбу прикосновение ее горячих влажных губ. Маргарита задержала поцелуй дольше обычного, а затем вдруг принялась пылко целовать его закрытые глаза, щеки, губы, дыша при этом все глубже и чаще…
— Прекрати! — с трудом прохрипел полузадушенный ее бурными ласками Юлий, дергая подбородком, чтобы избежать этих жадных и наглых женских губ. — Да отстань же ты от меня, проклятая старуха! — вырвавшись из ее объятий, закричал он минуту спустя и, яростно извиваясь всем телом, оттолкнул Маргариту.
— Как ты меня называль? — изумилась она, глядя на него потемневшими от обиды глазами.
— Старуха, старуха, старуха! — со злобным упоением повторил гимназист, подскакивая на постели и не отрывая от нее торжествующего взгляда. — Что, съела, не нравится? Тогда убирайся вон, немедленно убирайся вон, слышишь? Ну, что ты на меня уставилась?
— Маленький негодяй!
— А ты шлюха, шлюха, шлюха! Старая французская б… — вот ты кто!
Широко размахнувшись, француженка хотела было залепить ему пощечину, но Юлий увернулся и, перекатившись на другую сторону постели, вскочил на ноги.
— Что, достала? — и он издевательски показал ей язык.
И тогда Маргарита как-то разом обмякла, села на постель и, отвернувшись от Юлия, жалобно заплакала.
Этот тихий плач настолько не соответствовал ее взрывному темпераменту, что гимназист, совершенно не ожидавший подобной реакции, опешил. Несколько минут он неловко переминался с ноги на ногу, а затем тоже присел на постель со своего края и неуверенно попросил:
— Ну, хватит уже, перестань…
— Почему ты меня не любишь? — сквозь слезы произнесла гувернантка. — Чем я тебе плёха?
От природы Юлий не был жесток, поэтому жалкий вид женщины, умевшей доставлять ему самое острое наслаждение, заставил его мысленно упрекнуть себя в неподобающем поведении. В самом деле, чем же так виновата Маргарита, если он и сам еще не до конца разобрался в своих чувствах? И разве это не свинство со стороны мужчины — заставлять плакать влюбленную в тебя женщину?
— Да нет же, Маргарита, — терпеливо произнес воспитанник, — ты совсем не плоха, скорее даже наоборот… Тут дело в другом…
— В чьем?
— Ну, как тебе это объяснить… — Юлий замялся, старательно подбирая наиболее подходящие слова, — просто мне хочется… Ну, как это сказать… Черт! В общем, мне сейчас хочется попробовать чего-то другого…
— Ты хотеть молоденькая? — неожиданно догадалась француженка, вскидывая на него заплаканные глаза.
— Да! — обрадованно согласился гимназист. — Вот, видишь, какая ты умница — сама все поняла.
— Я не только умница, —
