то и это… Так здорово поехать… бла-бла-бла…»
Что мне было на это ответить?
Ничего.
Вместо этого я показала средний палец и могу сказать, что это чрезвычайно редкий жест в моем исполнении.
Может, я полечу в Лондон. У меня есть на это средства. У меня есть средства на что угодно.
Когда все получили свои розы, я прошла к кафедре в своих новых белых туфлях.
Это один из тех моментов, когда ты слышишь собственные шаги и дыхание, и знаешь, что другие тоже это слышат.
Я посмотрела на аудиторию, она заполнила всю рекреацию. Сотни стульев рядышком.
Гордые родители. Мужчины и женщины смотрят, как их отпрыски преодолели еще один этап в жизни.
Десятки и десятки нормальных семей и отцов семей. Нормальных. Поистине, нормальных. Если бы их жены и дети знали…
Меня начало тошнить. Нужно было собрать волю в кулак. Я это понимала, конечно.
Но все эти благостные рожи. От их взглядов мутило.
Я только раздумывала, какой дрянью заполнены вылизанные у парикмахера и уложенные к празднику головы. У меня была аллергия на приличных отцов семейств и их абсолютно ничего не подозревающих приличных жен.
Я увидела среди толпы своих папу (каким сонным он выглядел) и маму в новехоньком платье и с прической.
Мама, кажется, сидела в телефоне. Ухаживала за фермой, скорее всего.
Я увидела Сантери. Моего парня.
Было как-то не очень смотреть на его улыбающуюся и невинную физиономию. Было ощущение, что я обманула его и многих других.
«Уважаемый директор и учителя. Уважаемые дамы и господа. Уважаемые…»
И как-то я довела свою речь до конца.
XXXV
Я пошла праздновать окончание школы с Сантери и его друзьями. Мы сначала сидели в парке на покрывалах, на газоне, который еле-еле пробивался из-под земли.
У меня были наушники, само собой. Кто-то играл в тарелку, у многих явно были с собой напитки в рюкзаках. Сантери получил от мамы бутылку шампанского, но не знал, как ее открывать.
Потом пошлялись по городу.
Довольно невинно.
И одна домашняя вечеринка, где всем сорвало крышу.
Мама пыталась дозвониться пару раз, но я не ответила. Потом папа звонил. Вот это странно.
Я не смогла сказать Сантери, что нам нужно расстаться, что я не подходящая девушка для него и для всех остальных.
Я пришла домой вовремя, потому что ужасно устала. Я не смогла веселиться. Сантери хотел силой увести меня с собой, и мы поссорились из-за того, что я такая скучная и не хочу тусоваться всю ночь и делать всякое клевое.
Я очень устала. Казалось, что я смогу проспать сутки. Сама речь и ее планирование так вымотали, что я была выжата как лимон.
Я удивилась, что дома что-то происходит, потому что мама и папа сидели на диване с серьезным видом. Почему они еще не спали? Почему мама не возделывала свой огород на компе?
Может, бабушка умерла? Это первое, что пришло мне в голову. Бабушка слегка перепраздновала и затем навернулась.
Мамин компьютер был, естественно, открыт, но она не смотрела в него.
Папа ничего не сказал. Он делегировал все реплики маме. Он сделал это много лет назад. Себе он оставил роль комментатора. Они оба сидели на диване рядышком и были очень обеспокоены.
«Подойди сюда, – попросила мама. Ее голос был серьезным, как у какого-нибудь диктора новостей. – Сядь».
Я осталась стоять у дивана. Я не могла поверить тому, что увидела. Это не могло быть правдой.
На компьютере была открыта страница с моим объявлением.
Мне показалось, будто я упала с высоты. С очень большой высоты.
«Эмилия, будь добра и расскажи нам, что это значит».
«Что именно?»
Эмилия. Мама произнесла это как-то официально.
Слова, которые я пыталась произнести, застряли в горле.
«Ты это видишь? Йоона показал нам эту страницу».
Йоона. Я могла бы задушить его за это. Зарезать и задушить.
В каком угодно порядке.
И я посмотрела. Посмотрела на свое фото. Мой брат нашел меня в интернете и показал родителям. Невинно сообщил: «Очень интересно, что эта девушка похожа немного на Эмилию. И смешно, что фотография сделана в нашей прихожей».
Черт бы его побрал… Я могла бы, например…
Мама повторила вопрос: «Объясни нам, что это значит?»
«Ничего».
Так я ответила. Волны холодного пота накрывали меня.
«Тебе ничего не знакомо на этой фотографии? В этой девушке? В месте, где сделано фото?»
Что тут ответишь. И я молчала.
«Эти фотографии сделаны здесь. У нас дома. И на этих фотографиях…»
Мама перевела дыхание и собралась.
«Господи… ты же только… только ребенок, – сказала мама и запустила руку в волосы со свежим мелированием в честь сегодняшнего праздника. – Что я сделала не так? Что мы сделали не так. Нам нужно рассказать об этом… Нам нужно… мы обязаны…»
Ее голос дрожал. Папа попытался что-то сказать, но не успел, и хорошо. Он протянул руку к маминым плечам, но на всякий случай убрал обратно.
Я больше не могла это слушать.
Папа, мой папа, скорее всего, прочитал мой текст к фото, потому что ни один текст от него не укроется.
Мама увидела мои фотографии, и это было уже слишком, и, наверное, именно поэтому белые стены нашего дома и графика в алюминиевых рамках начали вращаться вокруг меня, хотя я особо ничего не пила.
Я… я не…
Что, скажите на милость, я могла ответить?
XXXVI
Краска стыда начала заливать мои щеки красными пятнами. Я почувствовала это. Жар на щеках. Я побежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Нырнула в кровать и забаррикадировалась одеялом вместе со своими игрушками, обнимая их под мышками. Я поняла, что плачу, хотя решила больше никогда не плакать.
Я слышала, как мама громко причитает и говорит про полицию и социальные службы.
Я услышала, как открылась дверь.
Я закричала, что не надо заходить и что оставьте меня в покое, но, дорогие мои плюшевые друзья, вам я могу сказать, чего я на самом деле желала. Я желала, чтобы тот, кто открыл дверь, не испугался моего гнева и не развернулся, а просто сказал, что не надо, перестань, ничего страшного, обойдется, мы придумаем что-нибудь, совсем не надо бояться, мы тебя ни в чем не обвиняем, мама любит тебя так же, как и раньше, и папа тоже любит. Я нуждалась в чем-то таком. Я представляла, представляла, представляла изо всех сил, что сейчас случится, и картинки были
