на меня сверху вниз, нацелившись своим невозмутимым прищуром ровно в середку моего лба.
— Вот именно, дружище, у меня вопрос! И я только что его задал! Если угодно, могу спросить по-другому: на кой черт вам понадобилось мое позволение?
— Хорошо, я вас понял. Разрешите ответить?
— Я весь нетерпение!
— Отвечаю. Мне потребуется доступ к вашему помещению…
— Для чего?
— Простите, я не закончил… Мне потребуется доступ ко всем комнатам и службам для выполнения рядовой технической задачи. Много времени не займет. Ориентировочно две минуты. Обычная процедура, Дмитрий Андреевич.
— Все еще не понимаю! Что за процедуры в моем доме? Потрудитесь объяснить, чем конкретно вы здесь занимаетесь!
— Обычно?
— Да, обычно!
— Я действую по инструкции.
— Это не ответ! В чем состоит инструкция?
— Не могу сказать, — в голосе Эдика не прозвучало и капли сожаления по этому поводу.
— Чем бы это ни было, — решил уступить я, — считайте, что на сегодня ваша инструкция исполнена. Одного раза достаточно. Нет нужды повторяться.
— Определенные действия я должен производить не каждый день, а каждый раз, — не столько возразил, сколько констатировал Эдик.
— С моего позволения, если не ошибаюсь?
— Верно. С вашего позволения, Дмитрий Андреевич.
— В таком случае вы его не получите!
Лицо Эдика никак не откликнулось на отвешенную ему оплеуху: разумеется, фигуральную, иначе моей руке было бы несдобровать. Похоже, что мое неожиданное сопротивление не вызвало в нем никаких особенных чувств: ни беспокойства, ни досады, ни раздражения, ни даже ответной агрессии. Если бы ранее на этом лице присутствовало какое-то выражение, я бы сказал, что оно ничуть не изменилось. Эдик по-прежнему смотрел на меня в упор и не произносил ни слова, как бы не находя в своей инструкции подходящего к ситуации параграфа. А раз так, то безмозглому киборгу вроде него оставалось лишь выпустить дым из ушей и отключиться. Я частенько видел такое в кино и подобный исход меня полностью устраивал. Вот только в действительности нужный параграф у Эдика имелся, и от касты безмозглых киборгов моего противника отличало хотя бы то, что сейчас он совсем не спешил применить его к делу, а спокойно ожидал от меня следующего шага, желая выяснить, как скоро я пойду на попятную. Ведь все, что я должен был знать о его инструкциях, он когда-то обсудил со мной лично, и, по сути, мне было известно главное: все инструкции должны неукоснительно исполняться. В противном случае…
— А может, не будем ерепениться? — раздался позади меня негромкий скрипучий тенорок, который никак не вязался с Аленой, а значит, методом исключения, мог принадлежать только оставшемуся рядом Степану.
Впервые услыхав его голос, я невольно удивился, так как в моем представлении этот крепкий и даже отчасти грузный дядька должен был разговаривать иначе: этаким гулким перекатистым басом, если, конечно, ему вообще полагалось разговаривать. Эдик, как мне показалось, удивился не меньше: по крайней мере, он моргнул и переместил свой взгляд на новую цель, находившуюся за моим плечом.
— Что вы сказали? — повернулся я к той же цели, которая, скорее всего, рассчитывала на внимание соревнующихся сторон не больше, чем болельщик у телевизора, вследствие чего неуклюже набычилась и покраснела сильнее прежнего.
— Я сказал, что не стоит вам сюда вмешиваться, — любезно перевел Степан свое собственное изречение, постаравшись вложить в перевод чуть более Лозинского и Пастернака, чем содержалось в первоначальной версии.
Алена страдальчески закатила глаза, после чего тихо отошла в сторонку, облокотилась о стену и, взглянув на меня, укоризненно покачала головой.
— Или что? — задал я вопрос, без которого не может обойтись ни один уважающий себя кинобоевик.
— Да не будет у нас с вами никаких «или», господин Неверов, — попытался втолковать мне Степан, подстегиваемый воцарившейся вокруг тишиной. — Нравится вам это или нет, мы все равно сделаем по-своему. Так, как положено. Хотите сохранить лицо — продолжайте оказывать содействие…
Одинокая фигура Степана заволоклась красивой розовой дымкой, крайне идущей к его кумачовому рылу, и, невзирая на некий посторонний шум, народившийся в моих ушах и мешавший четко мыслить, я не раздумывая двинулся вперед, желая выяснить природу такого поразительного феномена. Каждый шаг давался с трудом, будто я карабкался в гору, но я должен был добраться до своей цели. Ведь всякому в данный момент было очевидно, что весь корень зла таился в Степане, что он всему виновник и, следовательно, с ним надлежало покончить раз и навсегда. И тогда все снова станет хорошо…
— Дима, не нужно! — предостерегающе вскрикнула Алена.
Корень зла и виновник всему круто опустил подбородок, посмотрел на свои сжатые в кулаки руки и зачем-то спрятал их за спину. Я подошел к нему вплотную и, чтобы не упасть, надежно оперся о его мощное плечо.
— Ну, вот что! — произнес Степан. — Подурачились и хватит. Давайте не будем усложнять.
— Алена, — попросил я, — зайди, пожалуйста, в квартиру.
Как ни странно, сестренка и не подумала перечить. Она всего лишь на секунду замешкалась, одарила меня безрадостным взором, а затем беспрекословно отлепилась от стенки и не оглядываясь потопала к Эдику, с которым мне тоже требовалось перекинуться парой слов.
— Ваш напарник, — сказал я ему, по-прежнему опираясь о Степаново плечо, — нуждается в моем совете. Приватный разговор. Прошу не нарушать наш тет-а-тет.
— Что вы, я и не собирался, Дмитрий Андреевич, — удивил меня Эдик. — Беседуйте сколько захотите.
— Ну, вот что! — снова заговорила моя живая опора. — Кончайте балаган! Соскучились по неприятностям? Их ведь не так сложно обеспечить, вы это понимаете?
— Слушай меня очень внимательно, Степан Топтыгин, — начал я тихим, проникновенным и, можно сказать, глубоко фамильным голосом. — Ты же у нас Топтыгин, верно? Дурацкая фамилия, потому и запомнил… В пяти шагах за моей спиной стоят наши друзья. Казалось бы, рукой подать… Но я говорю так, что они ни полслова не слышат — проверено многократно. А ты должен услышать, Степашка: вся твоя жизнь теперь зависит от того, услышишь ты меня или нет… Я знаю, кто ты. Знаю, что ты сделал. Знаю, от чего тебя спасли… Я достаточно простым языком излагаю? Ты знатный паршивец. Но до меня тебе далеко. Я — настоящий подонок, к
