В Лаврентьевской летописи о молодом Всеволоде сказано: «благосердъ»[261]. Кроме него, никто из многочисленных героев свода не удостоился этого эпитета. Подводя же итог его «многомятежнаго житья», летописец характеризует князя, от одного имени которого «трепетаху вся страны», как ревностного христианина, «понеже не взношашеся, ни величашеся о собѣ, но на Бога все възлагаше, всю свою надежю»[262].
С юных лет, из которых около семи прошли в Византии, младший Юрьевич участвовал в богослужениях и паломничествах в святые места, а в зрелые годы основывал храмы и обители, окружал вниманием и заботой «черноризьцьскыи и поповскыи чины»[263]. Так поступали многие русские князья, но немногим это удавалось так хорошо.
В ознаменование побед
Что знает сегодняшний человек об артефактах веры, столетиями влиявших на ход истории? Чудотворная икона обращала вспять завоевателя; нетленные мощи праведника исцеляли миротворца; покров Богородицы спасал от разорения столицу. Люди признавали благодатную силу святых реликвий, старались их обрести и сохранить.
Знаковым событием в княжении Всеволода Большое Гнездо стало возведение во Владимире Дмитриевского собора. С ним связано немало загадок, и вот лишь одна из них: в погодовых записях Владимирского великокняжеского свода, дошедшего до нас в составе нескольких древних летописных списков, ни слова не сказано о сроках и самом факте строительства этого храма. Другие церкви, созданные примерно в ту же пору, своевременно поименованы и датированы, а собор, почитаемый венцом белокаменного зодчества Владимирской Руси, впервые упомянут через много лет после постройки, без указания дня закладки и даты освящения. Лишь под 6720 г. (1212) Лаврентьевская летопись в посмертном слове о Всеволоде наконец-то отметила его дворцовый храм и похвалила князя, «ибо созда церковь прекрасну на дворѣ своем святаго мученика Дмитрия, и оукраси ю дивно иконами и писанием, и принесъ доску гробную изъ Селуня святаго мученика Дмитрия, мюро непрестанно точащю на здравье немощным, в тои церкви постави, и сорочку того ж мученика ту же положи»[264].
Не в этом ли секрет «забывчивости» летописца, молчавшего до поры о новом храме? Церковь, прекрасная сама по себе, церковь, дивно украшенная иконами и фресками, при всем своем великолепии не мыслилась в отдельности от предназначенных для нее святынь: она создавалась как их вместилище, как грандиозный ларец-реликварий. И появление одной из главных реликвий не осталось незамеченным. В статье, датированной ультрамартовским 6705 г., которому соответствует 1196/7 г. от Р. Х., летопись точно указала время, когда прибыла во Владимир мироточивая икона св. Димитрия, написанная на доске из его гробницы: «Тое же зимы принесена бысть дска ис Селуня гробная с[вя]та[го] Дмитрия месяца геньваря в 10 день, на память святаго отца Григорья Нисьскаго»[265]. В неготовый храм не стали бы помещать чудотворный образ, значит к 10 января 1197 г. Дмитриевский собор был завершен, расписан и освящен.
Меж тем Летописец владимирского Успенского собора, известный по сохранившимся сборникам XVII–XVIII вв., сообщает: «В лето 6699-е [1191] великий князь Димитрий Всеволод постави на своем дворе церковь каменну во имя великомученика Димитрия, и верх ея позлати»[266]. Как быть с этим свидетельством? К столь поздним источникам историки-медиевисты относятся с недоверием, и в литературе закрепилась датировка храма, верхняя граница которой определяется принесением «доски гробной», а нижняя основана на косвенных данных.
Под 6702 г. Лаврентьевская летопись извещает, что у Всеволода Юрьевича родился сын Владимир. Случилось это 25 октября, накануне дня памяти св. Димитрия, и младенца крестили в его честь. С этим событием и связали исследователи закладку Дмитриевского собора. Долгое время ее датировали, исходя из мартовского стиля, 1194 г. от Р. Х. Затем заметили ошибку: на самом деле дата рождения Владимира Всеволодича указана в Лавреньевской летописи по ультрамартовскому стилю и соответствует 1193 г.[267] И в ряде новых изданий и публикаций нижняя граница датировки собора переместилась на год раньше.
