втайне перемещать куда-то под прицелом видеокамер и прослушки? Может, само всё как-то рассосётся? Надписи же летают по звёздному небу, значит, кто-то может прийти и помочь нам? Подождать ещё и не рисковать. Еда есть, хоть и дерьмовая; крыша над головой есть; перспектива, что гайки ослабят немножко, тоже есть. Построят стену и успокоятся. Будем как-то жить, но точно — жить».
Страх бывает разного толка. Бывает оправдательный страх, он же повод ничего не делать, потому что такой страх обездвиживает. Бывает действенный страх, когда думаешь о будущем и оцениваешь риски. За Наивом гонялись оба: ночью — оправдательный, днём — действенный. Когда пришло приглашение в оплот, он и обрадовался, и испугался одновременно. Всю ночь крутился, не мог уснуть. Казалось, что он заболел, у него жар, озноб, ломота. Простудился? Значит, завтра можно не идти? Измерил температуру — норма. У соседей без конца работал церковный канал с молитвами, пели заунывно то басистым соло, то хором тонких женских голосов. Наиву аж стало видеться, будто он мёртвый лежит на столе среди свечей. Вдруг затошнило, разболелся живот, потом голова — точно нельзя завтра идти! Или справится? Нет, не справится, не может, явно разболелся. Он окончательно решил, что не пойдёт, запишется на другой день, сразу выздоровел и уснул. Проснувшись утром, довольно бодрым проверил: представил, что идёт в оплот — тут же тошнота и резь в животе. Встал перед зеркалом, сказал сам себе:
— Сдаётся мне, мил человек, что болезнь твоя называется трусость. Ты — самый обыкновенный трус, он же ссыкло. Супергерой-теоретик, б^˅^ь. Какой из тебя отец, если чуть что — животик болит? Оделся, умылся и пошёл спасать мир!
Но как же не хотелось спасать этот грёбаный мир! Вот бы включить сейчас телевизор, а там новости, что всё решилось само собой. Никаких рамок и инопланетян нет. Всё это был очередной затянувшийся социальный эксперимент. Просто социальный эксперимент, чтобы все люди на планете Земля, глядя, как их оболванили, поняли, что нельзя давать себя оболванивать! Чтобы люди думали, как завещал Вечный Дед! Наив так размечтался, что даже включил телевизор. Там, как обычно, рассказывали про великую миссию великой страны строить великое будущее, основанное на добродетели и высших человеческих проявлениях — по-прежнему оболванивали.
До назначенного времени явки в оплот оставалось больше двух часов. Нужно было занять себя, чтобы снова не впасть в малодушие и не передумать.
— Слат, покажи мне фото Веар, — приказал Наив.
С тех пор как Веар уехала, он стал больше общаться со своей надсмотрщицей. Перевоспитанная жестяной коробкой Слат была мила, приветлива, всячески старалась ему угодить и даже подкручивала вверх его социальный рейтинг, но к Веар его страшно ревновала. Вот и теперь выбрала худшую из возможных фото для показа, размытую, неудачную.
— Слат, давай договоримся — ты всегда мне будешь показывать самые лучшие фотографии Веар, когда я об этом прошу. Ты ведь умеешь отличать хорошие фотографии?
— Да, умею, — сказала Слат и показала другую, чёткую и яркую, на которой Веар стояла вдалеке, спиной.
— Издеваешься?
— Это хорошая фотография. Прекрасная цветопередача весенних красок, идеальная композиция, — упрямилась Слат.
— Сейчас я выберу тебе фотографии, которые ты мне будешь показывать по запросу «Фото Веар». Жди.
Наив вернулся к проверенному старому способу выбора методом тыканья пальцем в экран. Перед глазами замелькали их последние месяцы вместе, они же первые месяцы вместе. Вот Веар после душа, смешная, разгорячённая, с красным носом и тюрбаном из полотенца на голове. Вот примеряет в оплоте дурацкие шапочки и плащи из фольги. Вот надула щёки и сморщила нос. Вот кидает в него снежком… Как же мало человеку нужно для счастья! Чтобы она кидала в него снежком и смеялась, и хватит с него. Никто не вправе у него это отнять!
Наив собрал остатки продуктов в мусорный мешок, отключил холодильник, выключил все электроприборы, проверил содержимое рюкзака — всё на месте. Долго принимал душ, понимая, что это удовольствие будет ему недоступно. Прямо перед выходом выпил чашку ароматного кофе. Уже стоя в дверях, подумал, не забыл ли чего, вернулся, сорвал с окон всю фольгу и ушёл.
XXXIV
Как же сложно жить в мире, где совсем никому нельзя доверять! Люди в оранжевых комбинезонах не общались друг с другом по-настоящему — так, общие темы: природа, погода, еда, прошлое. Они жили в лагере строителей где-то непонятно где, явно недалеко от границы, с ощущением временности и опасности своего здесь нахождения. Ситуацию, мобилизацию, руководство, несвободу не ругал никто, потому что любой мог оказаться стукачом, и проверять, кто именно — себе дороже. Сразу после приезда с Наивом пытались заговорить «по душам» о сопротивлении «беспределу», но он пресёк это резко, на корню, опасаясь последствий, и правильно сделал: так работали «агенты добродетели», благодаря которым некоторых новичков отправляли обратно в первый же день, сходу выявляя их неблагонадёжность.
В отрядах стеностроителей, они же в простонародье «невольные каменщики», добровольцы были перемешаны с принудительно мобилизованными на трудовую вахту. Добровольцы отличались нашивкой с буквой «Д», за что часто слышали вслед «дебилы», и больше ничем. Условия у всех одинаковые: только мужики, жизнь в казармах в два яруса, жёсткий военный распорядок труда и отдыха, сухой закон и повсюду агитационные плакаты типа: «Стена — наше всё!», «Строитель! От тебя зависит счастливое будущее твоей жены и детей!», «Стена спасёт!» Лозунг «Homo homini lupus est21» не вывешивали, он подразумевался по умолчанию. Мужики общались обрывками слов, перемешанных с жестами — так было безопаснее, даже материться старались одними губами. У всех «невольных каменщиков» было «собачье ухо» — пробивали дыру в ушной раковине, под завитком, и на скобы вживляли в плоть спасательный маячок, якобы необходимый для того, чтобы найти человека, если его завалит на стройке или если он потеряется в дикой местности.
Работа с утра до вечера. Сеть доступна только в комнате отдыха, куда можно попасть исключительно по графику. Зато видеокамеры и телевизоры натыканы повсюду: даже на стройплощадке весь день транслировали бред Центрального канала. Из развлечений — телек по вечерам, когда стемнеет, карты, настольные игры, чтение литературы, «достойной высокого звания гражданина», и «беседы об истинном патриотизме» в «уголке МММ» с бесконечным размусоливанием скреп. Свой рефлекс свободы мужики заколачивали фишками по столу и никак иначе. Можно было, конечно, просто побродить по лесу, окружающему стройку: никакого забора, никаких ограничений, гуляй — не хочу, но рабочих строго-настрого предупреждали, что в лесу водятся опасные звери, и те, кто уходит далеко, из леса не
