— ничто так не леденит кровь, как безмятежный мотив детской колыбельной, если тот срывается из уст психопата. Сегодня что-то в знакомом свисте звучит иначе, но эта мысль не получает в моей голове продолжения, так как чугунная ручка с тихим стуком ударяется о стену.
Тело мгновенно реагирует немеющим покалыванием под кожей.
Сноп яркого света обрамляет силуэт в дверном проёме, играя бликами на острие ножа. Холодный пот стекает по спине и это, кажется, сейчас единственный процесс в моём парализованном ужасом теле. Потому что именно эту маску я узнаю из тысячи — жемчужина его особой коллекции.
Мой искуситель учил смотреть в лицо своим страхам и я смотрю. Впиваюсь стеклянным взглядом в багровую прорезь для глаза, единственную на гипсовом лице.
«Кроваво-красный не зря считается цветом страсти, — шептал он, плавно прорисовывая алые лепестки на внутренней стороне моего бедра. — Он соответствует самой коварной дороге жизни — дороге любви и гнева. Люби сегодня, Юния. Просто люби»
Голова в жуткой маске медленно поворачивается, наливая мои конечности свинцовым ужасом.
Пожалуйста, помогите! Я пошла по кривой дороге…
Левое, залепленное намертво, веко отмечено двумя поперечными полосами — багряные следы его пальцев, оставленные на кипенно-белом гипсе… а краска ли вообще под слоем лака? Что-то поздновато я задалась этим вопросом.
Иначе и не могло быть. Я верила ему. До последнего верила.
Свист обрывается. Тишина — звенящая, пронзительная — леденит жилы даже хлеще колыбельной. Тишина опасна. Она больше выдаёт, чем скрывает, долбит по барабанным перепонкам суматошным дыханием. Сейчас оглушает даже собственный пульс.
Мужчина в маске с подчёркнутой неспешностью проводит пальцами по полотну ножа. Едва ли это послужит достойным утешением, но моя казнь обещает стать эффектной. Почти такой же завораживающей, какой была супружеская измена.
Пожалуйста, помогите кто-нибудь! Ибо я согрешила.
Помогай себе сама — взвивается во мне отчаянье. — У тебя больше никого не осталось.
Недолго думая и невесть откуда взяв в себе силы, босиком как есть перелезаю через подоконник. Край халата натягивается в руке преследователя, но он так же внезапно его отпускает. Потеряв равновесие, падаю плашмя. Саднит прикушенный язык, колени скользят по глинистой почве, однако я поднимаюсь. Подбираю булыжник, о который распорола ладонь, порывисто оглядываюсь на дом. За окном темнота. Он, видимо, пошёл через дверь.
Куда бежать не знаю. Усадьба станет очередной ловушкой. Анисим, возможно, бросится на выручку, да что он сделает против молодого превосходящего его по силе хозяина? А у ворот меня станут искать в первую очередь. Так и мечусь по двору, теряя драгоценные секунды и раз за разом напарываясь на очередной тупик. Жалкая, обезумевшая от ужаса зверушка.
Стрельников вырастает словно из ниоткуда. Мы сталкиваемся у колодца перед баней.
— Да стой же ты, — рычит раздражением голос Дамира.
Будто есть выбор! Я слишком хорошо помню силу его рук.
Недолго, считанные секунды, мы просто смотрим друг на друга. Крепче сжимаю увесистый камень, а глаза непроизвольно затягивает пелена слёз. Сейчас, без сорванной в погоне неудобной маски, он прежний. Тот, с кем я столкнулась здесь же в первый вечер. Тот, кто так и не услышал главного.
— Я люблю тебя, — выдыхаю тихо, впечатывая булыжник ему в висок. Дамир, пошатнувшись, оседает на землю. В широко раскрытых глазах удивление, а на губах ещё играет бледное эхо улыбки. Его пальцы цепляются за полу халата: тянут к себе, с собой, за собой… Держат так крепко, что окончательно доламывают во мне то, что надломил вчера его брат. — Люблю, слышишь?..
Второй удар всё-таки валит его навзничь.
Вот и всё.
Руки плетями повисают вдоль тела. Ноги слабеют. Я падаю рядом, закрывая себе рот двумя руками. Падаю, не чувствуя телом и тысячной доли той боли, что разливается внутри. В холодном свете луны его лицо выглядит растерянным и бледным. Восковым.
Я, кажется, только что совершила двойное убийство. Вот прямо сейчас… его и себя.
Смотрю и не могу даже пошевелиться. Осталось убедиться, прощупать пульс, но мне так сильно страшно. Надежда — хрупкая как скорлупка — последнее, что удерживает мутный разум на месте.
— Дамир? — за хрипом агонии не слышу свой голос.
Не сразу улавливаю реальность ритмичных шлепков. Аплодисменты? Неужели ад уже разверзся?..
Последняя капля
— А ты всё продолжаешь меня восхищать. Браво, милая. Я думал просто упечь его за решётку, но так даже лучше. Брат никогда не умел выбирать женщин.
Кипящая во мне боль переплавляется в холодную ненависть.
— Ты тоже! Тварь, — я вскидываю голову, готовая в него вцепиться. Голыми руками выцарапать из Алекса жизнь. Исправить несправедливость, стоившую Дамиру так дорого.
Однако тело подводит практически сразу же. Измученные непрерывным стрессом мышцы не могут сопротивляться силе крепкого мужчины в самом расцвете лет.
— Я тоже, — маска Дамира искажает голос мужа. Ровный и бесцветный, тот кажется эхом преисподней. — Но зато учусь на своих ошибках. Элю я не хотел убивать. Глупая кукла мне просто недостаточно доверяла.
Второй подводит выдержка. Я цепенею, позволяя оттащить обмякшую себя к колодцу. Жестокость совершённой ошибки разит наповал.
— Ты нарочно запугал, а затем оставил ключи, — едва выдыхаю онемевшими губами. — Знал, что будет ревновать. Что не сможет находиться рядом… что побоится повторить.
— И это сработало. Мои овации, дорогая.
Вгоняю ногти в ладони, стараясь вывести себя из ступора, прогнать леденящий озноб, сделать хоть что-нибудь в конце концов! Но сопротивляться нет сил и что хуже, нет больше никакого желания. Несправедливость, безнаказанность Алекса и чудовищность собственной ошибки душит любой протест в самом зачатке. Я свою вину признаю. Вот только Дамира за что?
— За что ты его так ненавидишь?
— Кто, я? — искренне удивляется маска. — Брат просто удачно подставился. Сам.
Рывок и полы халата разъезжаются в стороны. Тело сковывает мерзким дежавю. Я даже поверх боли испытываю иррациональное облегчение от быстрого скольжения заточенной стали по животу. Что угодно только не повторение вчерашнего. Не при Дамире.
Язык немеет. Мне и не нужно ничего спрашивать. Самолюбию Алекса так нужны зрители, что его не заботит моё загнанное равнодушие.
— Иногда я жалею, что приехал сюда в свой первый отпуск, — он садится сверху, обездвиживая коленями мои кисти. — Эльвира была красивой, но глупой. Помню, как пришла к Дамиру. Его не оказалось дома, зато был я. Постарше и поопытнее. Наша связь должна была завершиться с моим отъездом. Не знаю, с чего она вбила себе в голову, что годится на большее. — второй порез проходится немногим глубже. Остриё оставляет на коже пылающий след. — Что правда я не стал её переубеждать. Эля
