значила. Ничего она не значила.
Я мгновенно отшатываюсь, будто этим предположением он толкнул меня в грудь. Вместе с горькой пустотой внутри искрой проскакивает не выплеснутая злость.
— Ты ошибаешься.
— В чём ошибаюсь? — его губы, что дарили мне столько страсти и нежности кривятся в болезненной усмешке. — В том, что ты сделала выбор, даже не поставив меня в известность? Или в том, что на твоей шее его отметины?
Впиваюсь в любимое лицо остекленевшим взглядом и, перестав бороться со слезами, всё-таки отпускаю накопившуюся боль. Тихий всхлип разносится по комнате и Дамир, жмурясь будто от удара, пытается привлечь меня к груди.
Я с неожиданной силой отталкиваю от себя его руки. Запах чужой крови раздирает лёгкие и я уже не понимаю, то истина или игра воображения. Я честно пыталась ему верить. Хотела этого, наступала на горло здравому смыслу, а он? Молчал. Изворачивался. Уводил разговор.
Память добивает фрагментами:
— Дамир, так почему окно в мастерскую заколочено?
— Его уже пару раз разбивали вандалы. Пытались сжечь маски… те, что не разбили. Решётки меня душат, поэтому доски.
Душат его решётки! Теперь понятно чем. Не нравится вспоминать, чего избежал? Её он тоже пытался сделать счастливой? О да, теперь она улыбается! Всегда. И принять эту истину мне не под силу. Не после того, что пережила вчера сама.
— Не подходи, — глухо огрызаюсь и указываю пальцем на дверь. — Я хочу собрать вещи. Одна.
— Остынь, — глухо рубит он, но больше не приближается. — Мы справимся.
— «Нас» нет и никогда не было. Уходи, Дамир. Провожать не надо.
Я действительно хочу этого, но яростный стук двери всё ж таки больно ударяет по сердцу.
Люблю
Выпроводив Дамира, я в спешке бросаю свои вещи в чемодан и сталкиваюсь с проблемой, что оплатить такси будет попросту нечем. Оставшихся денег хватит только на автобус, а расписание на сайте автовокзала, увы, не радует ночными рейсами. Очередной едва начавшийся побег в никуда срывается ещё в самом начале. Но находиться здесь для меня пытке подобно.
Попытка заснуть так же оборачивается крахом. Слишком много ярких рассветов нами встречено здесь. Покрывало ещё хранит его запах, и шёлк халата, который я накинула вместо отсыревшей одежды, невесомо гладит кожу, совсем как его руки: такие же нежные. Даже цвет подходящий — багровый. Невольно передёрнувшись, решаю, что будет легче переждать ночь на ногах и возвращаюсь в комнату отдыха. В тусклом мерцании работающего ноутбука встаю у стены и потерянно всматриваюсь в полосы света, идущего из заколоченного окна.
Внутри всё медленно замерзает. Беззвучно катятся слёзы по нам несбывшимся. Всё так… остро. Все его оговорки, жуткие увлечения, резкие скачки настроения без видимых причин — ничего не было просто так. Прикрыв глаза, выстраиваю логическую цепочку, пытаюсь найти в ней хоть какой-то изъян. Напрасно. Косвенно он признавал свою вину не единожды. Дамир признал, а моё сердце продолжает противиться. И разум мириться с таким зверством не готов. Я полюбила монстра. Только жизнь не сказка, чтобы верить, будто он способен когда-нибудь очеловечиться.
Непонятный звук заставляет меня насторожиться. Накрапывать перестало почти сразу и в повисшей тишине слышно даже далёкий скрип флюгера на кровле усадьбы. Но это был не он. Нечто намного… намного ближе.
Неверными пальцами, стараясь не шуметь, открываю окно. Ветер подло стучит по стене деревянными створками. Какое-то нехорошее предчувствие тянет тут же спрятаться как в детстве вглубь шкафа. Жаль в этой комнате из габаритной мебели один только комод да сундук. Остаётся бежать.
А ведь никто не знает, где я. Такси за неимением телефона я поймала в паре кварталов от дома. Если Дамир захочет…
Звук повторяется, обрывая разом и мысли и сердце — уверенный скрип половиц за дверью. И это явно не Збышек. Следом медленно приоткрывается дверь. Мужской силуэт просматривается даже в густой темноте открывшегося проёма, мгновенно подавляя исходящей волной решимости.
— Я погорячилась… Давай успокоимся… хорошо?
Молчит.
Он ведь столько раз повторял — не отдаст, не отпустит. Посадит на цепь. Я никогда всерьёз не прислушивалась, видимо зря. Дамир выскочил не в себе и всё-таки решил вернуться… По мою душу.
Последней мыслью, прежде чем меня догоняет удар по затылку, проскакивает, что это и есть плата за все совершённые мною грехи. Ноги подкашиваются, и я с тихим стоном валюсь на колени. Кожу на бедре стёсывает об острый угол сундука. Откатывается в сторону сбитая ваза с хризантемами. Дальше только непроницаемая холодная тьма.
* * *
Супружеская измена…
Этот древнейший грех берёт начало не на смятых страстью покрывалах и не делает первых шагов дорогами чужих губ на твоей коже. Он зарождается в одиноком сердце — с присущего каждой женщине желания быть любимой. Я так боялась признаться в нём даже себе, что очнулась уже с клинком возмездия у горла.
Пожалуйста, помогите кто-нибудь!
Голова раскалывается, в ушах стоит безмятежное мужское насвистывание. Перед глазами всё сливается, и нет ни одного вменяемого предположения, способного прояснить обстоятельства, при которых я умудрилась очутиться лежащей на ледяном полу.
Свист. Холод. Животный страх, пока не осознанный, но пробирающий щемящим чувством неверия. Я до последнего отвергала правду. Очень зря.
Бедро горит ощущением содранной кожи, пачкая липкой сукровицей деревянные половицы. Откуда-то из-за стены слышится стук выдвигаемого ящичка… лязг стали, сужающий ужасом сосуды. Кто-то с любовной методичностью перебирает столовые приборы.
Пошевелиться удаётся с трудом. Пальцы путаются в шёлке халата. Взгляд лихорадочно мечется по комнате, выхватывая в полумраке знакомые очертания мебели. Массивная тумбочка… нет, сундук — большой сундук, с железными ручками, прикрытый кружевной салфеткой. Рядом — кресло-качалка, с которого до середины прохода волочится клетчатый плед. На комоде тускло мерцает экран ноутбука, выглядящего здесь чужеродной деталью, невесть как попавшей в обитель прошлых веков.
Попытка сесть пронизывает плечо болью, зато в голове мало-помалу проясняется, уступая место осознанию. Мозг со скрипом начинает обрабатывать такие вещи, как шелест раздуваемых ветром штор, скольжение теней, отбрасываемых ветками на высеребренные луной стены, и скрип половиц под приближающимися шагами. Страх незримой проволокой затягивается вокруг шеи.
Полоска света, тянущаяся от двери, гаснет.
«Бежать!» — с этой мыслью я засыпала и просыпалась столько времени кряду, но не срослось. Я вернулась. Сама вернулась! Слишком сладкими оказались объятья порока. Слишком… В нашей греховной истории всё было слишком.
Подтянувшись, хватаюсь пальцами за край подоконника, чтобы с горем пополам подняться на ноги. Насвистывание разбавляется стоном дверных петель, и сердце, дёрнувшись как от удара током, срывается в пятки.
Рык голодного зверя, шипение гадюки, волчий вой
