отца Павла.
— А виски будешь? — продолжал Фёдор Аристархович, возвратив свой взгляд на вспотевшего продюсера.
— Нет! — выпалил Крюк, видя, что стратегия меняется.
— Зря, — снова резюмировал депутат и долил себе в бокал двадцатилетнего бурбона. Побледневший Анатолий Яковлевич, опустив глаза, истуканом уставился в стол.
— Мальчиков любишь? — этот вопрос окончательно расклеил еще десять минут назад воодушевлённого продюсера.
— Что-то ты какой-то ни рыба, ни мясо. Ты давай-ка лучше сам признавайся, иначе, как с тобой дела вести? Человек, на которого нет компромата, в лучшем случае бесперспективен, в худшем — опасен. Как с таким договариваться? Отец Павел, ты часом не ошибся в выборе кандидата? — раздражённо сморщив лоб, поинтересовался депутат.
— Ты, Фёдор Аристархович, раньше времени не ставь крест на человеке. Тут и место для него новое, и уровень другой. Да и потом, он же музыкальный продюсер — человек творческий, а значит натура ранимая, — рассудительно поддержал своего протеже отец Павел.
— Ты свою натуру тут не роняй, а лучше запоминай. Моему сыну нужна реальная практика. Так что, ты ему там местечко подготовь, а я с тобой свяжусь, когда будет необходимо. Окажешь помощь сыну — любую, — он особенно выделил это слово, — потом будешь иметь мою поддержку.
Крюк с облегчением стал согласно кивать головой.
— Ты не кивай — ответь.
— Да, Фёдор Аристархович, любую помощь.
— Всё, договор. Сказано — сделано, — и в это время у депутата зазвонил телефон. — Да. Чего у тебя? Как это не приняли? Почему не проголосовали? Значит так, слушай меня внимательно. Инициируй отправку законопроекта на доработку. Там время потянем, всё поутихнет, и аккуратно вернём его в другой упаковке. Или какую тему животрепещущую кинем на ТВ-каналы. Что мне, учить тебя нужно? В общем, отвлечём внимание электората и всё сделаем.
Отец Павел ткнул в плечо Анатолия Яковлевича. Депутат кивнул им головой, они встали из-за стола и спешно направились к выходу.
Попрощавшись со своим церковным наставником, Крюк надел пальто и вышел на улицу:
— Вот урод. Ну, ничего! Поработаю с сынком, возьму своё и свалю из этого совка к чёртовой матери!
Когда он дошёл до машины, его телефон издал протяжный звук.
— Да, алло!
— Толя, привет.
«Тебя мне ещё не хватало», — в сердцах крикнул он. Это была, как теперь принято обозначать всех свободолюбивых барышень, дама с низкой социальной ответственностью (хотя вступающие с ними в связь мужчины по своей сути ничем от них не отличаются, но почему-то не имеют такого конкретного определения). Они пару раз встречались. Он ради плотских утех, она с целью изменения своего материального состояния, в идеале — всей судьбы. Но Анатолию хватило и этих двух раз.
— Мне нужно кое-что тебе сказать… — обреченно начала она.
«Только не это», — промелькнуло в его голове.
— Ты беременна? — почти вскрикнул он.
— Хуже. Я замужем, — покаялась она.
— Пошла к чёрту! — рявкнул Крюк и нервно отключил телефон.
Глава 26. Запись
Поздним весенним вечером Алексей дважды надавил на кнопку звонка напротив таблички «Студия звукозаписи». Дверь отворилась, и его радостно обнял седой невысокий мужчина в теплом свитере:
— Здравствуйте, Андрей Максимыч! — Алексей тоже его тепло поприветствовал. На лице отворившего дверь мужчины сидели очки, которые визуально сильно увеличивали вполне себе задорные голубые глаза. Таким образом он становился похож на какого-то мультяшного персонажа. Он был довольно-таки пузат, но при этом очень шустр. Широкие брюки, шерстяной свитер на белую сорочку и уже на треть белые волосы. Роста в нём было немногим более полутора метров. И то, подозреваю, это вместе с высокой подошвой его огромных всесезонных ботинок. Одним словом, забавный дед. Хотя дедом его вряд ли можно было назвать. У него был тот самый прекрасный возраст, когда он ещё обращал своё мужское внимание на 25-летних барышень. И судя по живому огоньку в его глазах, мог своё внимание вполне справедливо обосновать.
— Здравствуй, здравствуй, Алёшенька, сынок! — он широко улыбался. И хоть его обращение «Алёшенька — сынок» было чистой воды сарказмом, он всегда искренне радовался их нечастым встречам.
— Давненько я тебя не видел у себя в студии. Кажется, с тех пор, как ты приводил свою Афину записываться. Кстати, как она? Удалось вам воплотить её песенную мечту? Да ты проходи, не стой в дверях, — и он жестом пригласил Алексея войти внутрь.
— Да ну её, Андрей Максимыч, — отмахнулся Алексей и вошёл в уютный зал. Это была первая часть большого помещения. Что-то наподобие места для чиллаута и приёма гостей. Здесь была и небольшая барная стойка, и диван, и кресла с журнальным столиком и даже аквариум, где безопасно, но бессмысленно проживали свою жизнь декоративные рыбки. Под высокими потолками царил приятный полумрак.
— Опять, значит, не случилось, — Андрей Максимыч вложил правую ладонь в левую и, держа их на уровне своей груди, картинно склонил голову на бок, затем отвёл глаза и театрально поджал губы:
— Видно, женщины не твой конёк, Алёша.
«Вот же старый пройдоха», — мысленно улыбнулся Алексей, а вслух сказал:
— Андрей Максимыч, что ж вы не в театре-то трудитесь с такими актёрскими талантами. Почему только музыкой занимаетесь?
— А я и так в театре, Алёша. Натурально, каждый день своей жизни! Со своим собственным спектаклем, — он присел на высокий стульчик у барной стойки. Алексей последовал его примеру.
— И знаешь, что я тебе скажу? Как только я перестал ждать «аплодисментов», я стал играть гораздо увереннее. Поначалу мне было чертовски важно видеть одобрительные кивки и взгляды окружающих меня людей. Ох, и намучился же я в это бестолковое время. Но как только я потерял интерес к одобрению публики, так зрители сами стали мне аплодировать. Понимаешь? Да, их стало меньше, но овации оставшихся стали гораздо громче! И ведь я даже не стараюсь. Ни капельки, вот те крест! Но только после этого моя роль действительно стала главной. Главной для меня. А именно это и чувствует публика, именно этого и ждёт зритель — героя, главного в своей собственной жизни. А знаешь, почему? Потому что это то, о чём втайне мечтает каждый приходящий на чужой спектакль, — быть главным героем в своей собственной жизни. Поэтому их и мусолят, обсуждают, критикуют, восхищаются. В общем, делают всё, чтобы хоть на мгновение ощутить себя в этой роли. Что ж поделать — люди такие люди. Такова наша природа. Но я рад, что однажды для себя твёрдо решил: лучше не для всех, но своя роль, чем для каждого, но чужая. И поэтому со мной остаются те, кто действительно знает меня таким, какой я есть. Настоящим. И
