Старуха была туговата на ухо, оттого и кричал.
— А, это ты, кормилец? Со своими? — пронзительноотозвалась она. — Спаси Христос на добром слове, заходьте, желанные, какраз каша поспела. Перловочка вот, с лучком, с нутряным салом… Пойду толькоНиловну покличу!
Ниловна — это соседка, обитавшая через три двора,такая же древняя и одинокая. Раньше у неё был дед, Митрофан Кузьмич. Фраерманпро себя окрестил его «химиком». Да не за отсидку на «химии», а за то, чтолюбил порассуждать, как «изовражилась земля, а не то ведь шпыгуют и шпыгуют еёэнтой химией всякой». Про политику, про войну, показывал свои два орденасолдатских, вечной «славы»… А в прошлом году ушёл. Молча, уронив топор, которымколол дрова. И всё, остался в Глуховке один-единственный мужик, да и тогоникогда никто не видал. Как говорили бабки, кузнец был из тех, кто «с чёртом наодной стропилине сидит». Ну и фиг с ним.
— Не, Ерофеевна, спасибо, торопимся, — прооралФраерман. — Ехать надо. Чего из города-то привезти? Мука есть ещё?
Тётю Фаню, мамину сестру, такое же вот старичьё укрыло испасло в оккупацию. Поэтому Матвей Иосифович регулярно и безвозмездно таскал вГлуховку сахар, муку, тушёнку, крупу. Коробками и мешками. Для кошелька — тьфу,а вот для души…
— Есть, есть, всё вдосталь, спаси Христос,кормилец, — вдруг истово, в пояс, словно барину, поклониласьЕрофеевна. — Ты вот кашки бы, кормилец, лучше откушал. Добрая кашка нынчеполучилась…
«Господи, не приведи за грехи такой вот старости», —отвёл глаза Фраерман…
Мощный «Хаммер» едва одолел четверть заросшей дороги, когдавпереди на обочине возник человек, крепкий, бородатый, весьма смахивавший нацыгана. Правда, в руке он держал не уздечку, а какую-то хитрую штуковину изметаллического прута.
— Э, да ведь это же кузнец, — вслух удивилсяФраерман, опознав персонажа, мельком увиденного когда-то сугубо на другомберегу. — И чёрта ли ему здесь?
Никто из сидевших в машине не ответил ему. Матвей Иосифовичоглянулся… Коля, Никанор, профессор Наливайко и даже Шерхан погрузились встранное оцепенение. Застывшие тела, неподвижные взгляды… Фраерман хотел ужесхватиться за руль, но двигатель «Хаммера» необъяснимо затих, джип проплыл нокочкам ещё несколько метров и остановился аккурат вровень с бородачом. Действуякак бы помимо собственной воли, Матвей Иосифович открыл дверь, спрыгнул иподошёл. И, подойдя, тихо удивился. Сколько же лет этому кузнецу? «На видмоложе меня…»
— Здравствуй, сосед, — между тем сказал тот идёрнул чёрной бородищей. — В город никак?
Голос у него был густой, звучный, с отчётливо ироническойинтонацией. Так уверенный в себе учитель разговаривает со злостным недоумком.
— Здравствуй, сосед, — вместо того чтобы послать(как вроде следовало бы по логике вещей), отозвался Фраерман. — Да, вгород.
— Стало быть, немчуру будешь встречать? — В голосекузнеца, даром что негромком, послышалась дамасская сталь. — Фашистку инедобитка ейного?
Вот так, вроде бы живёт в лесу бирюк бирюком, со стороныкажется, атомной войны не заметит, а на деле осведомлённость — КГБ отдыхает.
— Да, стало быть, встречать, — движимый неведомойсилой, с готовностью доложил Фраерман. — Её самую, фашистку. С недобитком.
Та самая неведомая сила заставляла его быть добрым икорректным.
— Ну так и передай ей, только смотри, слово в слово:«Худой мир лучше доброй ссоры. Помни, сука, скоро две тыщи двенадцатый», —раздельно проговорил кузнец. И протянул замысловатую железяку: — Это тожепередай, а на словах прибавь: «Будешь рыпаться, тебе хвост прищемят и так жезавяжут. А потом выдерут. С корнем…» Ты уж, сосед, смотри не перепутай, целикомна тебя полагаюсь…
Железяка была ещё та. Прут в палец толщиной, завязанныйзамысловатым узлом. Таким манером мягкую верёвочку завязать — и то бросишьпосреди дела. А тут чуть ли не ломик.
— Прищемят, завяжут, а потом выдерут. С корнем, —запоминая, послушно повторил Фраерман. Уважительно покачал фиговину на руке ирешительно полез в джип. — Всё исполню в точности.
— Ты Никанору-то своему скажи, чтоб не сильно гнал, кполудню дождь соберётся, — раздалось ему в спину. — А ты мне живойнужон.
…Охнул, словно вынырнув из сна, Коля Борода, глухо зарычалШерхан… Лапнул руль очухавшийся Никанор, завертел головой Наливайко. Двигательпослушно заурчал, шины вгрызлись в колею. Поехали.
Пропала за поворотом чёрная борода, и только железякахолодила Матвею Иосифовичу колено, свидетельствуя, что ему не приснилось.«Гордиев узел, — невольно думалось Колыме. — Да из какой же сталидолжен быть клинок, чтобы его разрубить…»
Песцов. «Все бабы стервы!»
С океана дул утренний бриз. Он дышал тёплой солью, гналчерез лагуну мелкую волну и трепал волосы Бьянки, мчавшейся по беломукоралловому песку. Она бежала топлес, в несуществующих бикини, и лишь самыйпоследний ханжа не замер бы в восхищении при виде этого поющего, сверкающего,летящего тела. Маленькие, как у подростка, ступни оставляли цепочку узкихследов, а бёдра танцевали куда изощрённей, чем требовали законы биомеханики дляобычного бега. И, ах, как же отчаянно гнался за нею Песцов!.. Но почему-то егоноги по щиколотку увязали в том самом песке, над которым она пролетала, едваприкасаясь. Ветер бил в лицо, но не наполнял лёгких, морская соль лезлав горло. Вот под ногу попалось что-то колючее, Песцов рухнул в прибой и,глядя, как Бьянка исчезает среди пальм, истошно заорал на всю лагуну:
«Ну, погоди!..»
Семён судорожно рванулся, вынырнул из сна, разлепил глаза и…увидел Бьянку.
Хоть и не топлес в бикини, а совсем даже в джинсах — всёравно в полумраке палатки она выглядела сногсшибательно.
— Ну что, милый? — осведомилась она самымобыденным тоном, как будто, такую мать, ничего не случилось. — Никаккошмары замучили?
— Так. — Не здороваясь, Песцов сел, нахмурился,стал искать сигареты. — Вернулась, значит?
Коралловая лагуна отодвинулась во тьму подсознания, зато насмену ей в голове у Песцова зазвучал голос Высоцкого: «Я женщин не бил досемнадцати лет, в семнадцать ударил впервые. Теперь на меня просто удержу нет…»И что прикажете делать, если руки так и чешутся вмазать, а сердце так и скачетот сумасшедшей радости — вернулась, вернулась…
— Да, Сёма, вернулась. — Бьянка села у него вногах и приластилась, как кошечка. — Потому что не могу без тебя. Ну, иобстоятельства изменились. К лучшему. Клянусь, я была тебе верна…
— Всё одно, изменщица ты, — мрачно констатировалПесцов. — Клофелинщица несчастная. Спасибо, не обнесла…
Бьянка взяла его за руку.
— Я, Сёма, тебя расстраивать не хотела. Думала, вжик —и всё… Ну да, погорячилась, виновата. Готова искупить. Можешь наказать меня.Прямо сейчас…
