— Ну вот и хорошо. — Седой убрал бутылку вшкаф и сделался очень серьёзен. — Веселиться, драгоценный племянник, будемпосле. А сейчас нас ждут великие дела. Да, да, я не оговорился. — Тут онпосмотрел Мирзоеву в глаза, и взгляд его сделался как сабля дао. — Нашибратья, чей подвиг останется в веках, взорвали каирский Терминал.
— Что? Каирский Терминал? — изумилсяМирзоев. — Что это вы такое говорите, дядюшка? Так, значит, теперь осталсятолько один?..
— Да, драгоценный племянник, — веско кивнул седой,и страшная улыбка проползла по его лицу. — Теперь остался единственныйПроход в этих русских болотах. И стоять у его дверей будем мы, только мы. Небудет ни белых собак, ни чёрных обезьян, ни красных шакалов. Будем мы, толькомы, чья кожа цветом напоминает золото… В общем, на сборы у тебя три часа.Мойся, медитируй, учи легенду, укрепляй своё ци…[46] Вылетаешьвместе со мной, эконом-классом. Работать будем по запасному варианту.
— Дядюшка, — Мирзоев перестал улыбаться, — мнене следует больше искушать судьбу, мне нельзя опять к русским. Вы, наверное,запамятовали, что я у них в федеральном розыске. А их суды!..
— Забудь, мальчик мой, всё это ерунда и пыль наветру, — отмахнулся седой. — Трижды я гадал на тебя, сын мой. Я использовалсистему пяти движений инь-ян-коловращений, десяти стволов и двенадцати ветвей.[47] И каждый раз у меня получалось одно и то же. Во второй месяцлета мэн-цю, когда Северный ковш будет указывать на звезду со знаком Шэнь, аНебо и Земля придут в согласие с фигурой Дуй-гуа, тебя ждут замечательныесвершения. Из мировых стихий это будет время металла, из домашней живности —чёрного петуха, из злаков — проса, из плодов — персика, из цветов —снежно-белого, из запахов — козлиной вони. День, час и способ ты определишьсам, как подскажут тебе сердце, интуиция, душа-хунь и дух-шэнь. И да будет стеми белыми собаками, чёрными обезьянами и красными шакалами то же, что с этимиглупыми рыбами…
По-юношески вскочив, он встал в позицию, простёр руки к аквариумуи пустил в ход свою ци:
— Тя-а-а-а-а!
Воздух в комнате пришёл в движение. Дрогнули лапы карликовойсосны, изящный нефритовый светильник упал со стены и разлетелся на части. Надаквариумом поднялся пар, вода запузырилась, рыбки дружно выпрыгнули в воздух изабились на полу.
— Как скажете, дядюшка. — Мирзоев отвернулся отрыб и поёжился, неведомым образом замёрзнув в меховой шубе. — Вы, безсомнения, великий мастер гадания. Я готов ехать прямо сейчас…
Фраерман. Гордиев узел
Ехать встречать фашистов было решено смешанным составом —для солидности. В состав вошли: блудный сын избранного народа Мотя Колыма,дальний потомок кривичей Коля Борода и гарный хлопец с Полтавщины НиканорПриблуда. В последний момент кадры укрепили потомственным петербуржцем ВасилиемПетровичем Наливайко и чистопородным туркменом, алабасом Шерханом. Это из-затого, что, согласно информации из Совета отрядов, фашисты (начальница,заместитель и охранник-шофёр) везли с собой какого-то непередаваемо жуткогокобеля немецкой овчарки. Как выразился Борода, «с родословной аж из Освенцима».Вот Шерхана и погрузили в машину — на случай, если разразится Курская битва.
— Сергей Степаныч, ты уж будь добр, посмотри, чтобы небыло ЧП, — попросил на завтраке Песцова Фраерман. — Детки у нас, самзнаешь, трудные, а болота, они подростковых комплексов не понимают.
Конечно, Колыма давно уже понял, что Песцов никакой не«Сергей Степанович, инженер в отпуске», а тот самый уж-ж-жасный террорист,которого то и дело в фас и в профиль показывают по ящику. Однако виду непоказывал, поддерживал игру, причём со всем нашим каторжанским уважением. Этокак же надо нагадить властям, чтобы оказаться на телеэкране! Да, да, именновластям, и при этом немаленьким. Ибо на обычных насильников, растлителей иубийц (которые портят жизнь простым смертным) никто эфирное время небосьтратить не станет…
— Не беспокойтесь, Матвей Иосифович, езжайтесмело, — кивнул Песцов. — Порядок обеспечим. Гвардейский.
После показа трудным детям, как вообще-то правильно метатьнож, авторитет его в подрастающих массах был безграничен.
До поездки ещё оставалось время, и Фраерман по традициинаправился в деревню Глуховку, спросить у старух, не надо ли чего привезти. Вдеревню вообще-то полагалось бы наезжать автолавке, но автолавка ещё вПерестройку по вине пьяного водителя утонула в болоте. На новую средств,естественно, не нашлось, да и дорога с тех пор успела сделаться непроходимойдаже для «Нивы»…
Матвей Иосифович привычно зашагал к речке, но вид«судьбоносного» мостика заставил его недоумённо остановиться.
— А это ещё что за такое?
Всё кругом — кусты на берегу, сам мостик, кроны ближнихдеревьев — будто поседели. Ни дать ни взять, дохнула заблудившаяся зима. А что?В Ленобласти и весны в феврале можно дождаться, и снегопада в июле.
— Дерьмо, пахан, — определил Никанор. —Гуано, птичий помет. Его ещё за деньги на удобрение отдают. По «Дискавери»показывали…
Когда снится говно, это, говорят, хорошая примета, кденьгам. А вот когда поездка начинается с хруста под ногами высохшего гуано,интересно, это к чему?..
В деревне у Матвея Иосифовича окончательно испортилосьнастроение. Вот так: портилось настроение и возникало желание хоть как-нибудь,хоть по мелочи, а помочь, — не у представителей районной администрации, ау вора-законника, антисоциального, по определению, элемента. Деревня Глуховкаумирала тихо… Одичавшие, заросшие сорняком сады-огороды, покосившиеся, а то ивовсе рухнувшие заборы, прохудившиеся крыши, слепые заколоченные избы… А ведь вкаждой заколочено чьё-то прошлое, чьи-то радости, надежды, мечты, тревоги,будни, праздники и печали… Скорбное место. Как лесная гарь с обугленнымидеревьями, как ржавый корабль на берегу, как одинокая, заросшая бурьяноммогила. Ни скрипа калиток, ни лая собак, ни мычания коров… Неестественнаятишина — жуткая, могильная…
Впрочем, со стороны халупы старухи Ерофеевны тянуло печнымдымком. Так и есть, бабушка-божий одуванчик готовила что-то в большом чугунке.Но не в русской печи, спасительнице от зимнего холода, — по летнемувремени на железной, блокадного вида буржуйке под навесом во дворе. Вилисьмухи, щурился долгожитель-кот, пахло неожиданно вкусно… Хозяйка суетиласьвокруг, охая и кряхтя. Сколько помнил её Фраерман, старуха обитала здесь одна.Мужика в доме Матвей Иосифович уже не застал.
— Здорово, Ерофеевна, — крикнул он откалитки. — Кашу варишь? Бог в помощь!
