Слово «невинность» снова пришло ему на ум; он невольно сравнивал Селину с Фрэнсис, дочерна загорелой, высушившейся под солнцем, в кургузых купальниках, смотревшихся на ней донельзя вульгарно.
Он так и не понял, успела ли Селина услышать его удивленное восклицание, потому что в то же мгновение она нырнула в воду и поплыла вперед аккуратными гребками, совсем без брызг; ее длинные волосы колыхались на поверхности воды словно новый, дивный вид водорослей.
Через некоторое время она поднялась обратно на борт, стуча зубами от холода; Джордж бросил ей полотенце и отправился на камбуз за едой. Он принес круглый хлеб с козьим сыром, который положила им Хуанита. Селина уже забралась на крышу каюты и сидела на солнце, вытирая полотенцем волосы. Она напомнила ему Жемчужину. Джордж протянул ей хлеб, а она сказала:
— Во Фринтоне мне давали имбирные пряники. Агнес говорила, «чтобы зубы не стучали».
— Доброты ей не занимать.
— Не надо так о ней говорить. Ты же ее никогда не видел.
— Извини.
— Думаю, она бы тебе понравилась. Мне кажется, у вас много общего. Агнес обычно выглядит ужасно сердитой, но на самом деле она совсем не такая. Как в поговорке: лает, но не кусает.
— Вот уж спасибо!
— Вообще-то, это был комплимент. Я очень люблю Агнес.
— Возможно, если я научусь вязать, ты полюбишь и меня тоже.
— А хлеб еще есть? Я все равно голодная.
Он опять спустился в камбуз, а когда вернулся, она лежала на животе, глядя в раскрытую грамматику.
— Yo — я. Tú — ты (неформально), Usted — вы (вежливо).
— Ты неправильно произносишь. Не устед, а устет, — он придал слову выраженное испанское звучание.
— Ustet… — Она взяла хлеб и с отсутствующим видом принялась жевать. — Удивительно, ты столько знаешь обо мне… Конечно, мне пришлось тебе много рассказать, я же думала, что ты мой отец… А вот я о тебе совсем ничего не знаю.
Джордж не ответил, и она повернулась и посмотрела на него. Он стоял в камбузе всего в паре футов от нее; их лица были на одном уровне, но его взгляд был направлен в другую сторону — там по прозрачной зеленовато-голубой воде выходила из гавани рыбацкая лодка, — и она видела только загорелый висок, щеку и нижнюю челюсть. Он даже не оглянулся, когда Селина обратилась к нему, однако после небольшой паузы ответил:
— Да, пожалуй, не знаешь.
— И ведь я была права! Фиеста в Кала-Фуэрте вовсе не про тебя. Ты там почти и не появляешься.
Лодка шла между бакенами, отмечающими фарватер. Джордж спросил:
— И что же тебе так не терпится узнать?
— Да так… — она уже жалела, что подняла эту тему. — Ничего особенного.
Селина загнула уголок страницы в своей грамматике, но сразу же торопливо расправила его, потому что ей всегда делали за это замечания.
— Мне просто стало любопытно. Родни — ты помнишь, мой адвокат — это он подарил мне твою книгу. А когда я сказала ему, что думаю, что ты мой отец и хочу поехать и найти тебя, он сказал: не надо будить спящего тигра.
— Для Родни это наверное было невероятно образное сравнение.
Рыбацкая лодка миновала их яхту и вышла на глубину; мотор заработал сильнее, и она направилась в открытое море. Джордж обернулся и посмотрел на Селину.
— Я, значит, тигр?
— По-моему, нет. Думаю, он просто не хотел никаких осложнений.
— Но ты его не послушала.
— Да, знаю.
— Что ты пытаешься мне сказать?
— Только то, что любопытство у меня в крови. Прости!
— Мне нечего скрывать.
— Мне всегда хотелось побольше разузнать про других людей. Про их родителей, про семьи…
— Мой отец погиб в сороковом.
— Твой тоже?
— В Атлантическом океане его эсминец торпедировала немецкая подлодка.
— Он был моряком?
Джордж кивнул.
— А сколько тебе тогда было?
— Двенадцать.
— У тебя есть братья или сестры?
— Нет.
— А что с тобой случилось дальше?
— Хм, попробуем вспомнить… Я доучился в школе, потом пошел в армию, а потом решил там остаться и стать военным.
— Ты не хотел пойти во флот, как твой отец?
— Нет. Мне казалось, что в армии гораздо лучше.
— А на самом деле?
— Пожалуй, да. Но не всегда. А потом мой дядя Джордж, у которого не было своих сыновей, попросил меня разделить с ним управление семейным бизнесом.
— А что это был за бизнес?
— Шерстопрядильный комбинат в Вест-Райдинге, в Йоркшире.
— И ты поехал туда?
— Да. Счел это своим долгом.
— Но ты не хотел ехать?
— Нет, не хотел.
— И что случилось потом?
Взгляд у Джорджа был по-прежнему отсутствующий.
— Ничего особенного. Я прожил в Брэддерфорде пять лет, как было изначально условлено, а потом продал мою долю и вышел из дела.
— А твой дядя Джордж не обиделся?
— Конечно, удовольствия это ему не доставило.
— А что ты сделал дальше?
— На деньги от продажи я купил Эклипс и после пяти лет странствований по свету причалил здесь, после чего жил долго и счастливо.
— И написал книгу…
— Да, конечно. Написал книгу.
— И это было само главное.
— Почему вдруг?
— Это же творчество! Оно идет из самой души. Писательский талант — это дар божий. Мне вот ничего подобного не дано.
— Мне, похоже, тоже не дано, — сказал Джордж, — вот почему мистер Рутленд шлет мне многочисленные послания, в том числе через тебя.
— Ты не собираешься писать еще книги?
— Поверь мне, написал бы, если бы мог. Уже было начал, но получалось из рук вон плохо, так что я порвал написанное и устроил погребальный костер. Я был обескуражен — это еще мягко говоря. Пообещал старику, что попытаюсь еще раз, надо только поднакопить новых идей. Попросил год, но, конечно, ничего не написал. Недавно мне сказали, что это творческий кризис, иными словами, этакий писательский запор.
— А о чем ты хотел написать?
— О путешествии по Эгейскому морю — я совершил его прежде чем приплыть сюда.
— И в чем оказалась загвоздка?
— Рассказ получался ужасно нудный. Путешествие было супер, но в моем пересказе оно выходило примерно таким же захватывающим, как автобусная экскурсия в Лидс под дождем в ноябре. И вообще, таких книг написана уже целая куча.
