Превращая пережитое делегацией унижение в тактическую победу, Военно-революционный комитет на очередном заседании с делегатами гарнизона провел резолюцию, осуждавшую «непризнание» трех «комиссаров» штабом военного округа: действуя таким образом, гласила она, штаб порвал с революционным гарнизоном и Петроградским советом, проявив себя «прямым орудием контрреволюционных сил». Резолюция, напечатанная в большевистской газете «Рабочий путь» только 24 октября[3202], призывала солдат петроградского гарнизона взять на себя, под руководством Военно-революционного комитета, защиту революционного порядка от контрреволюционных атак и объявляла недействительными все приказы по гарнизону, не подписанные ВРК.
Впрочем, дабы не подтолкнуть штаб округа к нежелательным военным действиям, Военно-революционный комитет при посредничестве Совета вступил с ним для виду в затяжные переговоры, охотно передавая их содержание в прессу[3203] и тем самым отводя глаза социалистическим партиям, общественности, а главное — правительству. «Переговоры» служили исключительно ширмой для идущих военных приготовлений к захвату власти и способом разузнать о возможных контрмерах штаба. Невский позже охарактеризовал их просто как упражнение в шпионаже[3204]. Они эффективно развеивали тревоги и страхи общественности и так хорошо маскировали подготовку к восстанию, что даже Ленин на миг обманулся. Вечером 24 октября, явившись в повстанческий центр в Смольном, он стал упрекать Троцкого за компромиссы со штабом округа. Но руководитель восстания его быстро успокоил: мол, заявления в печати — «военная хитрость» и дезинформация, необходимая, чтобы до последней минуты вводить в заблуждение штаб и правительство. «Вот это хо-ро-о-шо-о-о. Это оч-чень хорошо!» — одобрил Ленин, с детской радостью потирая руки. Троцкий позже комментировал: «Военную хитрость Ильич любил вообще. Обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело!»[3205] А уж для захвата власти тем более все средства были хороши.
9.5.3. Мирный замысел Керенского и веское слово Людендорфа Ленину
Несмотря на ультимативные призывы «Теперь или никогда!», Ленин несколько раз переносил дату захвата власти. В письме от 29 сентября он говорил, что на восстание остаются «недели и даже дни», потому что в начале ноября будет уже поздно. Когда 26–30 октября по западному календарю, т. е. 13–17 октября по старому стилю, на западном фронте начались тяжелейшие бои, он (где-то 15 октября ст. ст.) предпочел в качестве «критического дня» 20 октября[3206], но не воспользовался этой датой. 22 октября, «День Петроградского совета», который «Речь» называла днем выступления большевиков, он тоже пропустил, хотя тогдашние массовые демонстрации в центре столицы можно было в мгновение ока превратить в «вооруженные манифестации». Большевистский «Социал-демократ» в тот день даже выступил с опровержением: «Кому-то выгодно разносить по Москве тревожные слухи о выступлении большевиков 22-го октября… Мы не заговорщицкая партия и своих выступлений не назначаем. Когда мы решим выступить, то об этом скажем в своих печатных органах»[3207]. Это выглядело как дальнейшая отсрочка, но могло быть и новой дезинформацией. Резолюцией от 22 октября с обличением «контрреволюционности» штаба Петроградского военного округа ВРК на всякий случай создал мнимый повод для «обороны» столицы от внутренней опасности, но эта резолюция до 24-го числа не публиковалась, и, таким образом, придуманная причина оставалась без применения. Очевидно, понадобился еще какой-то решающий, настоятельный повод, чтобы заставить Ленина нанести удар.
А. Ф. Керенский усматривал этот повод во внешнеполитическом повороте, который наметился 22 октября. В тот день он получил конфиденциальное сообщение от австрийского министра иностранных дел графа Оттокара Чернина, что Австрия хочет заключить с Россией сепаратный мир. Исходя то ли из имевшихся у него разведданных, то ли из обоснованных предположений, Керенский считал, что Людендорф узнал о намерениях австрийцев быстрее, чем он сам, и сказал Ленину свое веское слово, принудив его к выступлению. «Для того чтобы помешать Австрии подписать сепаратный мирный договор, — пояснял Керенский, — немцам нужен был переворот в Петрограде… немцы… конечно же знали, что 28 октября министр иностранных дел Терещенко… генерал Головин… а также английский посол должны были отбыть в Париж, чтобы принять участие в конференции стран Антанты, назначенной на 3 ноября, которая, без сомнения, могла оказать воздействие на весь ход войны… Я твердо уверен, что восстание 24–25 октября не случайно совпало по времени с серьезным кризисом в австро-германских отношениях, как не случайно „совпало“ контрнаступление Людендорфа с предпринятой Лениным попыткой восстания в июле… В письме, которое пришло к нам через Швецию, говорилось, что Австро-Венгрия втайне от Германии готова подписать с нами мир. Предполагалось, что представители Вены прибудут на конференцию о целях войны, которая должна была открыться в Париже 3 ноября»[3208].
Если все так и обстояло, то Керенский в точности повторил судьбу царя, против которого с таким ожесточением боролся во времена своей думской деятельности. Подтверждающих источников пока нет. Ни немцы, ни австрийцы официально об этом событии не высказывались, хотя некоторые свидетельства позволяют допустить его вероятность[3209]. Граф Чернин, который после отречения царя ждал подходящего момента, чтобы предложить мир российской демократии, знал, что ВК стремится договориться с «той партией» (т. е. с Лениным), и понимал опасность своего внешнеполитического шага. Только он, видимо, не ожидал, что Людендорф с такой скоростью преградит ему путь своим «веским словом» Ленину. Российская делегация, сопровождаемая английским послом, собиралась покинуть Петроград 8 ноября, чтобы через Лондон ехать на Парижскую конференцию. Большевистский переворот должен был начаться до ее отъезда, если имел целью лишить смысла и поездку, и саму конференцию. Российский министр иностранных дел действительно из-за большевистского выступления в Петрограде отменил поездку. Чернин, поколебленный в своих намерениях быстротой и результативностью германского вмешательства, 10 ноября — не столько от неожиданности, сколько от личной растерянности — правдиво написал германскому канцлеру, что переворот в Петрограде, с точки зрения Вены, «произошел быстрее, чем мы могли полагать»[3210].
