Ленин обманывал своего латышского товарища не только насчет целей восстания и отведенной съезду Советов роли; он утаивал от него свои связи с германским ВК как заказчиком акции, когда писал: «Я читаю сегодня в газетах, что уже через две недели опасность десанта равна нулю. Значит, времени на подготовку у вас совсем немного». Не из газет, а только от связных с ВК Ленин мог узнать, что немцы планируют оказывать психологическое давление возможной высадкой в ближайшие две недели, чтобы использовать это давление для осуществления восстания в Финляндии — не позже первой половины ноября!
Дав указания Смилге, Ленин в статье «Кризис назрел»[3147] принялся за московских и петроградских товарищей. Он охарактеризовал конец сентября как величайший перелом в истории русской и мировой (!) революции, подкрепляя это смелое заявление набором не соответствующих действительности ссылок на мнимый революционный подъем в Германии и России. В разделе V он нападал на нерешительных товарищей, попавшихся в ловушку «конституционных иллюзий» и «веры» в съезд Советов, называя их «жалкими изменниками пролетарскому делу», немецким революционным рабочим, «интернационализму» и предупреждая, что на карту поставлены вся честь партии и будущее русской революции. В разделе VI он чрезвычайно резко критиковал распространенное в ЦК и городских комитетах двух столиц мнение, будто с восстанием можно подождать до съезда Советов. Ленин требовал «побороть» это мнение, «иначе большевики опозорили себя навеки и сошли на нет, как партия». Ждать съезда Советов, писал он, «есть полный идиотизм», «ибо съезд ничего не даст, ничего не может дать»: «…это значит пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти, ибо 1–2 ноября оно будет невозможно (и политически и технически…)» (продиктованное немцами ограничение срока до первой половины ноября!). В этом воззвании к соратникам Ленин прибег к самому сильному средству давления, пригрозив, если его требование не будет принято руководящими товарищами, выйти из ЦК и «оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии»: «Ибо мое крайнее убеждение, что, если мы будем „ждать“ съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию [курсив и полужирный курсив в тексте. — Е. И. Ф.]».
Пока Ленин выполнял эти безотлагательные задачи, к нему, должно быть, пришло известие о предстоящем возобновлении Фландрской битвы; она закипела 22 октября (9 октября ст. ст.) с чудовищной силой, поставив Людендорфа в тяжелейшее положение: в его глазах этот «пятый акт захватывающей драмы во Фландрии превзошел ужасы изрытых воронками полей под Верденом»[3148]. Ленин под соответствующим давлением, не желая терять драгоценное время, решил взять планирование восстания в Петрограде в собственные руки или, по крайней мере, присматривать за ним с ближайшего расстояния. Только взяв власть как можно скорее, он мог оказать Людендорфу отчаянно необходимую тому помощь. Опять в обход партийной дисциплины и без ведома Шотмана он в новом парике, переодетый лютеранским пастором[3149], отправился в Петроград. Туда Ленин тайно прибыл между 3 и 10 октября ст. ст.[3150] с измененной до неузнаваемости внешностью (в придачу к парику и пасторскому облачению он обвязал половину лица, как будто у него болели зубы). Он остановился (держа свое местопребывание в строгой тайне от собственных товарищей) в квартире агронома Фофановой[3151] на Сердобольской улице Выборгского района вблизи Финляндской железной дороги (чтобы в случае чего иметь возможность снова бежать в Финляндию), где принимал, помимо своего финского связного с германским ВК Эйно Рахьи, жены и сестры Марии, только двух немецких офицеров, которые сопровождали его при проезде через Германию.
В Петрограде Ленин застал изменившуюся со времен его бегства в июле ситуацию: большевики обладали некоторым большинством в Петроградском и Московском городских советах, а Троцкий, ныне член его партии, председательствовал в Петросовете. Зато в соотношении сил во ВЦИК существенных перемен не произошло: в этом важном органе большинство по-прежнему принадлежало эсерам и меньшевикам. Таким образом, Петросовет, который Ленин после июльского восстания списал со счетов, снова стоило принимать во внимание как инструмент захвата власти, хотя бы для массовой маскировки истинных захватчиков. Поэтому в письме от 8 октября, возможно, последнем выборгском или первом, написанном по приезде в Петроград[3152], он признал Советы пригодным средством для взятия власти, но недвусмысленно заявил, что старый лозунг «Вся власть Советам!» «с половины сентября» (а 25 сентября по новому стилю — это 12 сентября по старому!) «равносилен призыву к восстанию», «лозунг „вся власть Советам“ есть не что иное, как призыв к восстанию [курсив в тексте. — Е. И. Ф.]».
С грубейшими демагогическими передергиваниями Ленин рисовал устрашающие картины: Керенский и генералы-корниловцы вот-вот сдадут Питер немцам, чтобы «в заговоре и с Бьюкененом и с Вильгельмом» удушить русскую революцию, выжидание и затягивание восстания со стороны большевиков — измена Интернационалу и немецкому спартаковцу Либкнехту. «Именно для спасения Питера», уверял он, надо «свергнуть Керенского и взять власть Советам обеих столиц, эти Советы тотчас предложат мир всем народам и выполнят этим свой долг перед немецкими революционерами, сделают этим решительный шаг к разрыву преступных заговоров против русской революции [sic], заговоров международного империализма». Оговорившись, что большевики должны захватить власть через столичные Советы, автор в боевом задоре выпустил кота из мешка, из-за чего это письмо было впервые напечатано в «Правде» только после переворота, 7 ноября ст. ст. Для взятия власти через Советы, но не для Советов (!), большевикам следовало начать военное наступление на Петроград: «Только немедленное движение Балтийского флота, финляндских войск, Ревеля и Кронштадта против корниловских войск под Питером способно спасти русскую и всемирную революцию [!]». Такое движение, заключал Ленин, «имеет девяносто девять шансов из ста» на успех, а «промедление смерти подобно».
