Я пью росу из чашечек магнолий.Я лепестки срываю хризантем.Была б на то моя мужская воля,И нищеты бы я не знал совсем.
«Да, вот воли мне немножко не хватило», – думаю я, и смотрю в окно.
А за окном блещет летний прекрасный мир. Светит летнее прекрасное солнце.
Что касается бабочек капустниц, то в детстве я их предпочитал засушивать между страниц книг. Ужасная манера, которой меня в деревне научил кто-то из взрослых. От этого портились книги и разноцветная пыльца сыпалась с крыльев бабочек, стоило только потревожить сей прекрасный экземпляр природного естества.
И чудесная, необыкновенно красивая бабочка, некогда порхавшая по лугам, становилась ветхой, ободранной, и воспоминание о ней впоследствии напомнило мне разорванный, переживший шторм, парус морской яхты.
«Из твоих белых кудрей, мой мальчик, я совью свою любовь к миру», – так думал я, когда моему сыну было пять-шесть лет. (И эту фразу почти дословно вставил в свой роман NN – сочинитель мастеровитый и модный).
Теперь мне его просто жалко. Прошло двадцать лет, и я ничем не могу ему помочь в его неврозах и в душевной болезненности. Это меня угнетает и поэтому я стараюсь не встречаться с ним, а при встрече тороплюсь поскорее расстаться. Эгоистическое чувство – чувство бегства от любимых, которым ничего не можешь дать. После этих с ним встреч я чувствую себя опустошенным: он «поедает» мою душу.
«Боже мой, – думаю я иногда. – Ненавижу эту жизнь. Всю жизнь прожить, как-то все-таки работать и не прокормить одного болезненного ребенка?»
Он избегает жизни, боится ее, не представляет ее реалий. Не хочет учиться, работать. Он, кажется, так и не вышел из школьного возраста. Но я умолкаю.
Бывают дни, которые я называю «поедунами», когда вдруг проявляется страшный аппетит. И тогда метешь все подряд. От картошки и хлеба до щей и ветчины, если у тебя такая в заводе.
Кажется, в такие дни никак не можешь наесться. С удивлением замечаешь, что твое брюхо растет не по дням, а по часам.
А если подумать – все это от плохой, невитаминизированной пищи и неправильного питания. В организме, очевидно, каких-то витаминов или солей не хватает – вот и метешь все подряд.
Все мы имеем определенное происхождение, может быть, уже загрязненное до рождения. Все мы делаем определенные грехи – кто их осмысливает, а кто и нет. Я уж не говорю об ошибках, которые каждый совершает в своем карабканье наверх, когда бочку жизни закатываешь по наклонной, а она норовит вырваться из рук и скатиться на тебя, тебя же желая и раздавить.
У меня рабочего стажа лет тридцать пять – какой великий писатель имел такой рабочий стаж, что-то не припомню. Впрочем, гениальность может проявиться очень рано, в молодости. Таков великий Платонов – гениальный иносказатель и метафорист. Его письмо можно сравнить с лубком или иконописным примитивом. Писатель, показавший страшную картину революционной дури: замученных голодом детей, говорящих нечеловечески взрослым языком, лежащих в жаре и мареве голодных деревень; одуревших от несчастья мужиков; ссохшихся до мумий молодых женщин и баб с иссохшимися грудями, не дающими молока. А также отупевших от вырождения и голода мужиков-идеалистов, занятых поисками иной, прекрасной жизни для всех этих Дон Кихотов от революции – вырожденцев-утопистов, потерявших в сознании разницу между жизнью и смертью, между жалостью и жестокостью, между любовью и нечеловеческим равнодушием.
«Котлован» некогда потряс меня не менее, чем «Архипелаг Гулаг» Солженицына.
Пятнадцатилетним отроком после двадцатого съезда партии я понял, что такое русский коммунизм с еврейской начинкой. И страдание России, и кровь, и смерть болью «отразились в моем еще юношеском сердце», тогда еще способном не быть таким равнодушным, каким я с годами от горестей сердца стал. И уж смешно говорить про писателей, которые вступили в партию после того времени, когда был написан и напечатан «Один день Ивана Денисовича».
Где глупость и где шкурничество и эгоизм этих людей – знает только их совесть, если таковая у них имеется. Впрочем, определенному классу она, кажется, только мешает жить: таков исторический опыт. Сейчас они ахают по поводу разрушения нашей державы. Они и разрушили ее. Разрушили своей ложью и бездарностью. Эти шестидесятники, эти, как я, советские пионеры, недоросли-властители типа Горбачева или Ельцина, который (первый – Хлестаков) напоминает гоголевского городничего, ободравшего свой несчастный и совсем одуревший от перемен народ. Они (эти недоросли-властители) были оторваны от русского Бога и, соответственно, от русской истории. А поскольку партия их научила – спасай самого себя и сам обогащайся – они так и поступили. На родину, на Россию, на человека другого им было, что называется, наплевать. Предательское поколение, в котором, если и нет еще цинизма, но еще есть страх и ложь. Главное для них – власть, деньги и женщины. В «Покаянии» Абуладзе хорошо это показано. Я отношусь к этому поколению, ибо я тоже (хоть и до определенного времени, по незнанию) недоросль и главный герой моих «писаний» – тоже недоросль.
