– Не трогай меня… – простонал он. – Я почти умер… почти…
Я схватил его на руки и побежал. Он кричал, жаловался на боль в ноге:
– Джори, я не хочу умирать… я правда не хочу умирать…
К тому времени, как подбежал папа и подхватил его, Барт уже был без сознания. Папа положил его в машину.
– Не могу поверить, – проговорил папа. – Нога у него распухла так, что стала раза в три толще. Остается только надеяться, что это не газовая гангрена.
Я знал, что от гангрены можно умереть.
В больнице Барта положили в постель. К нему пришли врачи, осматривали, совещались. Они пытались выставить папу из палаты, ведь согласно профессиональной этике врач не должен лечить больных из своей собственной семьи. Наверное, чтобы не мешали эмоции.
– Нет! – закричал папа. – Я останусь. Он – мой сын, и я должен знать, что с ним.
Мама только плакала и держалась за безвольную руку Барта. Я тоже чувствовал себя ужасно, думая о том, что не сделал все возможное, чтобы помочь Барту.
– Эппл, Эппл… – бормотал все время Барт. – Хочу видеть Эппла.
Он был в ужасном состоянии. Он так потел, что его худое маленькое тело промочило простыни. Мама начала рыдать.
– Выведи маму, – приказал мне папа. – Не надо, чтобы она видела это.
Пока мама плакала в комнате ожидания, я прокрался обратно и увидел, как папа делает инъекцию пенициллина в руку Барта.
– Нет ли у него аллергии к пенициллину? – спросил другой врач.
– Не знаю, – ответил папа. – У него никогда не было инфекций. Другого выхода нет, надо попытаться. Приготовьте все, чтобы снять реакцию в случае ее появления.
Он обернулся и увидел меня, притаившегося в углу.
– Сын, пойди к маме. Ты тут ничем помочь не можешь.
Я не мог двинуться с места. По какой-то причине, возможно из-за чувства вины, что пренебрегал братом, я должен был оставаться рядом с ним.
Вскоре Барту стало хуже. Папа нахмурился, подал сигнал няне, и та привела еще двух врачей. Один из них вставил трубку в ноздрю Барта. Дальше случилось нечто настолько ужасное, что я не мог поверить собственным глазам. Все тело Барта покрылось огромными набухшими рубцами. Они были огненно-красные и, видимо, чесались, потому что руки Барта задвигались от одного рубца к другому. Тогда папа положил Барта на каталку, чтобы его могли увезти.
– Папа! – закричал я. – Куда его? Ему отнимут ногу?
– Нет, сын, – тихо ответил папа. – У твоего брата сильная аллергическая реакция. Надо сделать трахеотомию, пока ему не заблокировало дыхание.
– Крис, – сказал другой врач, – все в порядке. Том прочистил дыхательные пути. Трахеотомия не понадобится.
Прошел день, но Барту не стало лучше. Было похоже, что он расчешет себя до мяса и умрет от другой инфекции. Оставшись вечером в больнице, я с ужасом смотрел, как распухшие пальцы Барта тщетно пытаются избавить тело от жуткой муки непрерывными конвульсивными движениями. Теперь все его тело было пунцовым. О том, что его состояние тяжелое, можно было судить по папиному лицу и по отношению других врачей, собравшихся возле его кровати. Барту связали руки, чтобы он не мог чесаться. Тогда его глаза стали вылезать из орбит, и казалось, что это два огромных красных яйца. Губы Барта распухли так, что стали на три дюйма шире обычного.
Я не мог поверить, что все это происходит из-за аллергической реакции.
– Ох! – плакала мама, вцепившись в папину руку, не в силах оторвать взгляд от Барта.
Прошло еще два дня – никакого улучшения. Свой десятый день рождения Барт встретил, бредя на больничной койке; путешествие в Диснейленд отменили, а поездку в Южную Каролину отложили до следующего года.
– Посмотри, – сказал как-то папа с надеждой на усталом лице, – опухоль уменьшается.
Аллергия прошла. Я думал, что теперь Барт начнет поправляться. Но я ошибался. Потому что у Барта оказалась реакция на любой антибиотик, который к нему применяли. Нога его распухла еще сильнее.
– О, что нам делать, что нам делать? – плакала мама так сильно, что я стал опасаться за ее здоровье.
– Мы делаем все, что можем, – только и мог ответить папа.
– Боже мой, – пробормотал Барт в забытьи, – для чего ты оставил меня?
Слезы побежали по моему лицу и закапали на рубашку, как дождь.
– Бог не оставит тебя, – сказал папа.
Он преклонил колена у постели Барта и стал молиться, держа в руке маленькую ручонку Барта. Мама в это время спала на кушетке, поставленной для нее в палате. Она не знала, принимая таблетки, которые дал ей папа, что они не от головной боли, а снотворное. Она была так расстроена, что не заметила разницы.
Папа прикоснулся ко мне:
– Иди домой и поспи, сын. Ты уже сделал много для своего брата.
Я медленно поднялся и пошел к двери. Ноги не слушались меня. Бросив последний взгляд на Барта, я увидел, как он без устали ерзает, а папа в это время устало присел возле мамы на кушетку.
На следующий день мама после балетной школы сразу побежала в больницу, а меня оставила заниматься на пианино.
– Жизнь идет, – сказала она, уходя. – Тебе надо учиться, Джори. Позабудь про проблемы Барта, если можешь, и позанимайся музыкой.
Как только она вышла, меня осенило. Эппл! Барт говорил об Эппле, о своем огромном щенке. Щенок-пони, как он называл его.
Я кинулся к телефону.
– Как там Барт? – спросил я у папы.
– Плохо. Джори, я не знаю, как об этом сообщить твоей маме, но специалисты хотят ампутировать ногу Барта, пока инфекция не проникла дальше в организм. Я не хочу идти на эту меру, но и рисковать жизнью Барта тоже нельзя.
– Не позволяй им ампутировать ему ногу! – почти закричал я. – Передай Барту и удостоверься, что он понял: я позабочусь об Эппле! Пожалуйста, оставь ногу Барту.
Ведь ясно как день, что после ампутации Барт совсем замкнется в себе и помешается.
– Джори, твой брат лежит на кровати и отказывается разговаривать. Он совсем не старается выздороветь. Мне кажется, он хочет умереть. Мы не можем давать ему антибиотики, и температура у него повышается. Но что-то мы должны сделать, чтобы сбить эту температуру.
* * *
Впервые я проголосовал на дороге. Очень милая женщина подвезла меня до подножия холма, и остаток пути я пробежал бегом. Как только Барт узнает, что с Эпплом все в порядке, он выздоровеет. Он просто наказывает сам себя, так же, как когда-то он, разбив что-то, бил кулаками о дерево. На бегу я утирал слезы, осознав, что мой младший брат значит для меня гораздо больше, чем я думал. Дурачок, который просто не рад самому себе. Вечно играет в кого-то, представляется, рассказывает взрослые истории, чтобы произвести впечатление. Папа давно предупредил меня: «Потакай его притворству, Джори». Но может быть, мы все слишком потакали ему.
