Теперь, когда стала светить работа и заработок, ещё больше нужна была квартира. Мистер Лупшиц чуть ли не каждый день ловил меня около гостиницы, отводил в сторону и спрашивал:
— Послушайте, вы решили насчёт брильянтов?
— Я решаю. Что вы мне скажете насчёт квартиры?
— Квартира вот-вот освободится.
— Как только освободится, мы с вами договоримся о брильянтах.
Так у нас возник взаимный деловой интерес. Я понимал — ему хотелось купить по дешёвке, воспользовавшись моей некомпетентностью, незнанием языка и острейшей проблемой — нуждой в квартире. Всю жизнь я старался держаться подальше от таких скользких людей. Но теперь у меня не было выхода.
Ирина недовольно и с раздражением выговаривала мне:
— Напрасно ты связался с ним и сказал, что у тебя есть драгоценности. Он жулик, и ты попадёшь с ним в неприятную историю. Здесь полным-полно жуликов.
— Но на сегодня он единственный, кто может помочь нам найти нужную квартиру. Обещаю тебе быть осторожным и не попадать ни в какую историю.
Ирина всё равно боялась. С момента нашего приезда в Нью-Йорк она постоянно чего-нибудь боялась и на всё раздражалась. Я совершенно не знал, как её успокоить.
Но всё-таки через несколько дней мистер Лупшиц повёл нас — Ирину, меня и Младшего — смотреть освободившуюся квартиру в большом старом доме на углу авеню Амстердам и 91-й улицы. Он шариком катился впереди и приговаривал:
— Вот увидите квартиру и поймёте, что я для вас делаю. Хозяин дома мой знакомый, я с ним поговорю, и квартира будет ваша.
В дверях дома стоял швейцар-дорман, не с такими широкими золотыми галунами, как в доме Графов, но всё-таки швейиар. Вестибюль тоже был не такой блестящий, довольно запущенный, но с зеркалами и вазами — остатки прежней роскоши. Лупшиц сообщил дорману, что привёл новых жильцов осмотреть квартиру. Мы поднялись на десятый этаж, дверь в квартиру была открыта; в ней ещё не сделан ремонт, потолки высокие, окна большие, комнаты просторные. Всего было пять комнат: две спальни с двумя ванными, гостиная, столовая и кухня (в Америке кухня считается комнатой).
— Сколько она стоит в месяц? — спосил я.
— А сколько бы вы дали? — вопросом ответил Лупшиц.
— У нас нет опыта… ну, я бы сказал — триста долларов в месяц, — неуверенно сказал я.
— Да ни один хозяин не сдаст вам такую квартиру за триста долларов! — вскричал он. — Послушайте, что я вам скажу. Я знаю хозяина, он миллионер. Ой, сколько у него миллионов! Это бруклинский еврей, такой религиозный, не дай бог, какой религиозный!.. У него пятьдесят таких домов по всему городу. А посмотрите на него в субботу в синагоге: вам покажется, что он нищий. Да! Поверьте мне, это такой жмот, что он никому не уступит и пяти долларов. Но я сам буду с ним говорить, мне он уступит. Главное, чтобы он поверил, что вам можно сдать квартиру. Пока что вы не работаете, а жена зарабатывает мало. Он не поверит, что вы будете регулярно платить. А выселить вас на улицу он не имеет права. Зачем ему думать о неприятностях? Каждый хозяин хочет жильцов, которые работают и имеют постоянный доход. Его придётся уговаривать. Но такого жмота уговорить невозможно. Никто не может. А я могу.
Ирина была насторожена и расстроена. Она шепнула мне:
— В такой большой квартире нам придётся жить с родителями — смешно было бы им платить за свою, если мы станем жить в пятикомнатной.
Такая перспектива ни её, ни меня не радовала — мы хотели жить отдельно.
— Какая же, по-вашему, месячная плата за эту квартиру?
— Какая? Он может запросить и пятьсот, и шестьсот долларов.
Мы сразу скисли — это не для нас. Зачем-то в это время поднялся на лифте дорман. Увидев нас у открытой квартиры, он буркнул Лупшицу:
— Это не та квартира, я же вам сказал, та — напротив.
— Не та? — Лупшиц смутился и забормотал что-то несвязное.
На наш звонок соседка напротив открыла дверь. Оказалось, это она со своей подругой переезжают в квартиру напротив и скоро освобождают свою. Мы попросили её разрешения осмотреть. Там была прихожая, довольно большая гостиная, столовая, спальня, кухня и одна ванная. Она была меньше, но мне понравилась больше: стоить она должна дешевле. Но Ирине квартира не понравилась с первого взгляда. Младший только спросил, какая комната будет предназначена ему, узнав, что самая отдалённая, удовлетворился — ему тоже хотелось самостоятельности, личного покоя.
Если нам повезёт и удастся снять эту квартиру, то надо скорее искать поблизости ешё квартиру для родителей. Тоже нелёгкая задача.
Но главное, предстояло уговорить и Ирину, и хозяина.
Прошло уже несколько недель, но доктор Селин не давал никакого ответа о работе.
Я стал просить Ирину звонить, боялся, что не сумею ответить по телефону. К тому же у меня была надежда, что голос жены, просящей о работе для мужа, может больше тронуть его сердце. Но каждый раз он давал разные объяснения и заканчивал:
— Позвоните через неделю.
В конце концов в Ирину закрались сомнения.
— По тому, как изменился тон его голоса за эти недели, мне кажется, что он ничего не собирается для тебя делать. По-моему, он обманщик и болтун. Как хочешь, я не стану больше ему звонить.
— Не может быть, чтобы серьёзный человек поступал так несерьёзно, — возражал я. — Пойми, я знаю по себе: когда я был директором клиники, много людей приходили просить у меня работу. Я никого не обманывал — или брал, или отказывал. Ведь это же работа. Нет, нет, американский доктор не станет так поступать. Вспомни наших новых друзей Графов, ты же видела на их примере, какие сердечные и демократичные люди американцы.
— Они могут быть исключением. По-моему, ты идеализируешь американцев.
— Предположим, я их идеализирую. Но если даже и так, то в моём случае Селин может просто сочувственно отнестись к коллеге-иммигранту из России, откуда эмигрировали его родители. Ведь он даже приглашал меня домой, и он знает несколько русских слов. Нет, давай позвоним ещё раз, хотя бы последний.
— Хорошо, но это будет в последний раз.
В моей душе не было сомнений, но нарастала тревога, овладевало предчувствие крушения: ни работы, ни квартиры не было. Из-за этого я не мог концентрироваться на занятиях английским. Готовя по утрам упражнения, я тупо сидел над бумагой, и мозг мой был, как в тумане. Я спускался вниз, в толпу постояльцев и беженцев. Там раньше шли громкие дискуссии, но теперь стало тише. Берл объяснил мне:
— Тот часовщик из Харькова съехал из отеля, он нашёл работу и квартиру. Он теперь всем доволен. Вы бы его не узнали. Я же ему говорил — найдёте работу и перестанете нервничать. Это Америка.
Неплохо бы и мне найти работу и перестать нервничать. Чтобы отвлечься от мрачного настроения, я начал по утрам бегать и подтягиваться на турнике в Центральном парке. Для этого я за $3 купил на прилавке на 42-й улице дешёвые шорты и майку. И стал похож на американца. В Москве, да и по всему Союзу, мы никогда не видели, чтобы толпы жителей бегали по паркам для своего спортивного удовольствия, каждый сам по себе. А здесь это было обычное явление: с раннего утра и до поздней ночи мужчины и женщины, молодые, пожилые и даже старые бегали по аллеям и дорожкам Центрального парка. И я побежал вместе с ними.
