— Я устал жить в той стране. Мне там всё тяжело доставалось.
— У вас было хорошее положение?
— Да, я был профессором в Москве.
— Были у вас какие-нибудь скандалы на работе из-за характера? Какой у вас характер?
Опять странный вопрос: это можно спрашивать у того, кого уже принимают на работу, но он мне ничего ещё не предлагал и даже не спрашивал. Рассказывать ему про мои столкновения с коммунистами было бы слишком трудно, да и ни к чему.
— Я думаю, что неплохой. Нет, скандалов у меня не было.
После этого он подвёл меня к неготоскопу на стене, на котором было несколько рентгеновских снимков сложного перелома и вывиха в плечевом суставе.
— Ну, доктор, что бы вы стали делать в таком случае?
Меня уже много лет не экзаменовали, и теперь я очень хотел не ударить лицом в грязь. Я присмотрелся к снимкам:
— В этом случае трудно рассчитывать на хороший исход, что ни делай.
— Согласен, — наклонил голову Селин. — Ну, а всё-таки, что бы вы стали делать?
— Я бы выбрал между операцией артродеза (запирание сустава сращением костей) или искусственным протезом сустава.
— Какой конструкции протез? — наступал он на меня.
В те годы это был пока ещё новый метод лечения.
— Для такой операции у меня есть протез своей конструкции.
— Да? Можете показать его мне?
— Могу, — я достал протез из портфеля.
— Гм, гм, — он крутил его в руках, — интересно.
Оба они с резидентом стали наперебой задавать мне вопросы о методике операции, о лечении после операции, сколько я сделал таких операций, какие были результаты.
— У вас есть патент на это изобретение?
— Четыре патента: из США, Японии, Италии и России.
— Гм, интересно. О’кей, пойдём со мной в обход по палатам, я хочу с вами посмотреть кое-каких пациентов после операций.
Теперь я почувствовал себя немного уверенней.
Я никогда не видел американского госпиталя, какие там палаты, какое оборудование. Профессионализм моей души ликовал, когда я шёл по коридорам за доктором. Поляк-резидент с почтением пропускал меня вперёд. Но доктор шёл впереди и даже как будто забыл обо мне. А я на ходу ко всему присматривался. Таких хороших палат на одного или двух больных нигде в Москве не было, кроме как в кремлёвской больнице для правительства. Но оборудование здесь было намного лучше. Доктор делал обход очень наспех, на ходу спрашивал: — Ну, как дела, о’кей?
Больные слабо отвечали: — О’кей.
На этом осмотр заканчивался. Мне показалось это странным. При выходе из палаты он скороговоркой говорил мне диагноз и операцию. Я понимал не всё, но не решался переспрашивать: меньше задавать вопросов — лучше. Мы пришли обратно в кабинет.
— Чего бы вы хотели от меня?
— Если возможно, я хотел бы получить работу (это была главная фраза, которую я заучивал наизусть).
— Какую?
— Одну из вспомогательных позиций.
— Например?
— Может быть, помощником в операционной.
— Ну, что ж, можно что-нибудь придумать для вас. Например, должность ассистента на операциях. В штате Нью-Йорк это разрешается. Что вы об этом думаете?
Что я думал? Я думал только о том, что мне повезло и как рада будет Ирина.
— Это очень хорошо. Спасибо.
Вернулся я в возбуждении и мне не терпелось рассказать всё Ирине. Я пошёл встречать её, чтобы перехватить по дороге домой. Она шла усталой походкой, опустив голову. С ней была Тася, которая громко говорила:
— Кисанька, лапушка! Ты ж понимаешь, что уж я-то как-нибудь знаю больше неё, а наша дура-хозяйка доверяет только…
Ирина вопросительно взглянула на меня. Но не хотел я рассказывать при Тасе, только улыбнулся Ирине и обнял её:
— Пойдём, погуляем ещё немножко.
Несколько дней потом мы с Ириной жили в состоянии радостного предвкушения. Она даже не жаловалась на свою усталость, а теперь беспокоилась за меня:
— Конечно, работа станет для тебя самым эффективным способом освоения английского. Но ты даже не представляешь, как утомляет необходимость целый день разговаривать на непривычном языке. И как ты сможешь и работать, и ещё готовиться к экзамену? Выдержишь ли ты такую нагрузку в твоём возрасте?
— Не волнуйся, вработаюсь, а потом смогу найти время и для занятий.
Если я буду занят в операционной, в привычной атмосфере операций, я попаду как рыба в воду. К тому же хирурги во время операций мало разговаривают, понимая друг друга с одного слова или движения. Ну, а готовиться к экзамену придётся по ночам.
Как всегда бывает, дело тянулось: надо было ждать, пока доктор Селин вёл обо мне переговоры с администрацией госпиталя. Я ещё раз приезжал к нему — привёз необходимые документы. На этот раз я чувствовал себя более уверенно и привёл с собой д-ра Бучкова, дававшего мне первые советы. Он заканчивал резидентуру в том же госпитале и, зная меня, мог быть хорошим живым рекомендателем. Селин захотел расспросить его обо мне наедине, я ждал возле секретарши. Я подарил ей деревянную матрёшку — пусть помнит, когда буду звонить с вопросами. Потом меня позвали в кабинет. Я не знал, что он спрашивал, но Селин как будто бы смотрел на меня более приветливо. Он даже сказал:
— Ну, доктор, поехали со мной — подброшу вас ближе к дому.
Он расспрашивал о России, оказалось, он знал несколько русских слов. Потом сказал:
— Может, заедем ко мне домой? Я угощу вас выпивкой.
Жил он в богатом районе на Восточной стороне Манхэттена, в квартире, похожей на квартиру Графов. Мы выпили пиво, и он представил меня жене. Без переводов Ирины я чувствовал себя неловко-косноязычным и постарался поскорей распрощаться.
Потом я раз в неделю звонил секретарше и каждый раз слышал:
— Ах, это вы. Доктор Селин просил передать: пока ничего нового для вас у него нет.
Моя заботливая тётка Люба через каких-то знакомых узнала, что в том госпитале хорошо платят, и по моей должности могут назначить не меньше, чём двенадцать тысяч в год. Ого, это же по тысяче в месяц! Но я не делал расчётов заранее. Ирина этого не любила — у неё был трезвый ум.
Наш друг и советчик Берл, узнав о моих новостях, сказал:
— Вот видите: помалу, помалу всё у вас устроится. Это Америка, — и спросил: — А он серьёзный человек, этот доктор?
— Я его знаю слишком мало. Он даже приглашал меня домой. Не думаете же вы, что американский доктор-еврей станет обманывать своего коллегу из России?
— А я знаю? Люди бывают разные. И в Америке тоже, — добавил он.
Но у самого меня сомнений не было, я верил в доброжелательность, честность и порядочность американских докторов.
