– Хватит! – строго сказал первосвященник. – Дай ему несколько драхм, пусть купит новый халат. Молись, что впал в искушение. Прости их, отче, сами не ведают, что творят.
Служитель достал деньги и бросил Иуде.
– Пошел вон.
– Прошу уважаемых членов синедриона продолжить заседание, – объявил секретарь.
Первосвященник и старейшины направились в зал.
Стража увела Иуду. Разбросанные деньги остались лежать на каменном полу.
– Введите обвиняемого, – приказал секретарь.
Стража ввела Назорея и поставила перед членами синедриона.
– Развяжите ему руки, – попросил Каиафа.
– Первосвященник, если вы надеетесь после этого случая на освобождение Назорея в честь Пасхи, прокуратор на это не пойдет, – тихо говорил служитель, – он не станет себя подставлять Риму. Имейте в виду, он очень хитрый лис и будет вас уговаривать, чтобы вы от имени синедриона согласились отпустить Назорея, и это будет повод, чтобы уничтожить храм и начать искоренять еврейский народ. Это конец Иудеи.
– Ты знаешь Иуду из Кариота? – спросил Каиафа.
– Он очень добрый, образованный и любознательный человек, – улыбнувшись, ответил Назорей, – но его некоторые неразумные действия очень опасны. Мы много беседовали на разные темы, и он проникся к моим мыслям.
Каиафа сидел, задумчиво поглаживая бороду. Он опять вспомнил о видении о том, что Назорей умрет за иудейский народ, но не только за них, а за всех людей божьих, взяв на себя их грехи. Поэтому гибель одного человека спасет от гибели весь народ. И опять Каиафа увидел в этом противоречие здравому смыслу Святого Писания, где в основе – «мера за меру», т.е. каждый сам должен отвечать за свои грехи и сам искупать свои грехи. Не осудить Назорея было нельзя – это бы вызвало недовольство Рима. Поэтому надо осудить, а потом просить помиловать в честь великого праздника Пасхи.
– А что ты говорил о великом кесаре? – строго спросил секретарь.
В зале пошел легкий шумок.
– Я говорил…
– Молчать! – остановил его Каиафа. – Это дело Рима. Уведите его.
– Я чувствую, что случится большое горе, – тихо произнес обвиняемый. – Грядет страдать мне за грехи ваши, ибо нет праведного ни одного, нет разумного, никто не ищет Бога, все совратились с пути.
– Дело послать на рассмотрение тетрарха Ирода Антипы и римского прокуратора Понтия Пилата, – приказал Каиафа секретарю. – Введите следующего.
– Введите следующего, – приказал секретарь.
Охрана ввела связанного человека в новом хитоне. Повязка закрывала лицо по самые глаза. Человек мычал, пытался вырваться, но охранники с двух сторон крепко держали его за веревки.
– Задержанный Варавва, – начал зачитывать секретарь, – обвиняется за призывы жителей города к мятежу против римских властей, а также в убийстве двух римских стражников при попытке его задержания.
Среди членов синедриона стояла тишина. Никто не решался выступить первым. Все прекрасно понимали, что кроме казни другого решения быть не может, чтобы не озлоблять римские власти.
Первосвященник Каиафа с горечью смотрел на притихшего обвиняемого.
– Сколько горя выпало еврейскому народу за всю его историю. Кого только ни видела Иудея, перед кем только ни гнула спину. Здесь были и вавилоняне, и персы, и греки, но никто не сломил этот богом избранный народ. И теперь, когда Иудея оказалась под тиранией Рима, еврейский народ не склонил головы и продолжал бороться за свободу и веру своих предков.
– Развяжите его, – приказал Каиафа.
– Первосвященник, он опасен, – сказал один из охранников.
– Снимите повязку.
Как только повязка была снята с лица обвиняемого, тот заорал на весь зал.
– Что вы себе позволяете, черт возьми. Развяжите меня немедленно и прекратите этот спектакль. Я буду жаловаться.
– Это кто? – спросил Каиафа у секретаря.
Тот удивленно пожал плечами. Синедрион безмолвствовал.
Каиафа погладил бороду, посмотрел на обвиняемого, улыбнулся своим внезапно появившимся мыслям. – Увести преступника. И покрепче завяжите ему рот, чтобы своим криком не смущал народ.
Ярко светила луна. Вортан Баринович не кричал, а мычал, уткнувшись в подушку, пытаясь высвободится из-под одеяла, в которое успел закрутиться в процессе этого кошмарного сна. Наконец, вырвавшись на свободу, он вскочил на ноги и завопил не своим голосом: «Люди!» – безумным взглядом посмотрел по сторонам и, опомнившись, сел на кровать.
Вбежала домработница.
– Вортан Баринович, что с вами?
– Пошла вон! – заорал хозяин и, плюхнувшись на кровать, закрыл голову подушкой. – Господи, что это со мной?
– Вот что делают деньги и власть с человеком, – бурчала домработница, устраиваясь удобнее в своей постели.
В известном всем москвичам и гостям столицы Театре драмы и комедии на Таганке уже много лет, где-то с 1977 года и по сегодняшний день, шел спектакль «Мастер и Маргарита» – вольная композиция известного режиссера-новатора Юрия Любимова по книге Михаила Афанасьевича Булгакова – и, как говорят, «до сих пор сохранил форму и необыкновенную силу воздействия». Постановка полузапретного в то время романа не могла быть профинансирована, и Юрий Любимов с художником Давидом Боровским сделали спектакль, как говорится, из «подручных средств», используя элементы декорации из других постановок. На днях я с удовольствием посмотрел представление и убедился, что интерес к нему до сих пор не иссяк.
Итак, в это время на сцене театра члены Правления «МАССОЛИТа», одной из крупных московских литературных ассоциаций, изображали ужин в ресторане «Дома Грибоедова». Зычно играл джаз, и всем было не так уж грустно, несмотря на известие о гибели председателя правления, Михаила Александровича Берлиоза под колесами трамвая на Патриарших прудах. Волна горя взметнулась, немного подержалась, подержалась и спала. Да, погиб, но они-то живы! А тем более, за все заплачено. Не пропадать же куриным котлетам де-валяй?
На заднем плане сцены вспыхнул огонек, и заметалось белое привидение, стало приближаться к застывшим у столиков членам. Швейцар, пытавшийся преградить доступ, отошел, узнав в привидении известного поэта Ивана Николаевича Бездомного. Тот был бос, в белых кальсонах, а в руке нес зажженную свечу. Поэт поднял свечу над головой и громко сказал:
– Здорово, други! – после чего заглянул под стол и воскликнул. – Нет, его здесь нету!
Послышались голоса.
– Готово дело. Белая горячка.
Женский голос испуганно произнес:
– Как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?
Иван Николаевич услышал и отозвался:
– Дважды хотели задержать, в Скатертном и здесь, на Бронной, да я махнул через забор и, видите, щеку изодрал! – Тут он поднял свечу и призвал: – Братья по литературе! Слушайте меня все! Он появился! Ловите его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!
