– В этом и проблема. Рука указывает только на саркофаг и никуда более. Никаких других памятников в этом направлении нет. Поэтому я об этом тоже подумала. Но того органа, о котором ты говоришь, у кентавра нет, он у него отруб лен. Как, впрочем, и яички, а также вторая рука и обе ноги. Так что ничем другим он указывать никуда не может.
– Прямо не большой кентавр, а какой-то обрезанный!
– Как ты сказал? Обрезанный? Надо же, именно так его обозвал Кондратович, – вспомнила Арина, – Может, он и написал это последнее послание? Ты знаешь, он заговорил о кентавре еще до анонимки.
– Все может быть. Только зачем ему писать анонимки? Логично предположить, что анонимки пишет тот, кому безразлична судьба комиссии.
– Почему?
– Ну как же! Весь шум вокруг анонимок наносит ущерб репутации комиссии. Ведь так?
– Да, ты прав. Но Кондратович не пропадет даже после закрытия комиссии. Формально его пост принадлежит ООН, а не комиссии. Он поэтому и перешел на эту должность.
– А я на твоем месте присмотрелся бы к твоему любимчику. Как его, Сергей, что ли? Ведь ты говорила, что его уволили. Вот ему и все равно.
– Но его уволили только что!
– Но он мог уже чувствовать, что к этому идет. А потом он молод, у него хорошая профессия. Он легче других найдет работу, – не сдавался Олег.
– Сегодня на озере на него налетел катер, сильно поранил спину. Сергей решил, что это случайность. А вдруг это покушение? Кто-то решил его убрать.
– Вот видишь! С чего бы покушались на человека, ни в чем не замешанного? Ясно, что он в курсе каких-то махинаций. Или сам же их и проворачивал. И ещё эта его пассия, Жанна. Она тоже не много потеряет, если комиссию прикроют. У нее муж адвокат. Что, если они на пару пишут? Анонимки – это вполне в духе советского менталитета. А они все-таки советского духа понюхали.
– А зачем им это понадобилось?
– Чтобы комиссию закрыли. Тогда все концы в воду. Ты исключаешь такую версию? Арина, ты меня слышишь!
Арина сидела задумавшись.
– А? Что ты сказал? Сергей? Жанна? Не думаю, они слишком поглощены друг другом. Им сейчас не до разборок с чужими, им бы между собой разобраться, – отмахнулась Арина. – Послушай, мне сейчас пришло в голову другое. Я смотрела, куда указывает рука памятника. А может, из здания другой ракурс? Надо будет проверить. Не указывает ли она на самом деле немного правее? Если да, то это может быть шале Монбовон. И ты знаешь, я как-то видела очень странную сцену. Кондратович там поставил машину на стоянку. Я еще удивилась, почему так далеко от виллы Пелуз, где мы работаем. А минут через десять – пятнадцать, когда я подошла к вилле Пелуз, он тоже туда подъехал на машине.
– И что из этого?
– Ты что, не понимаешь? Он зачем-то остановился около шале. Сегодня вечером я там видела женщину. Что они там делали? Я подумала, свидание, но, может, у них там тайник. Придется завтра там посмотреть.
– Послушай, завтра же суббота!
– Я только вечером ненадолго съезжу! Пока ты будешь ужин готовить, я и смотаюсь.
– Фигушки вам! Сегодня готовил и завтра опять?!
– Ну, хорошо, я сама приготовлю, успокойся.
Приехав на следующий день вечером в ООН, Арина поднялась на третий этаж и прошла, миновав злополучную, на сей раз выключенную, раму к площадке, откуда открывался вид на парк. Так и есть! Отсюда ракурс был немного иной. В зависимости от того, сдвигались вы левее или правее, рука кентавра указывала либо на памятник покорителям космоса, либо, если продолжить линию вглубь парка, на швейцарское шале.
Арина решила начать с памятника космонавтам. Было тихо, из города сюда не доносилось почти никаких звуков. Темнота наступала. Все вокруг казалось таким таинственным и незнакомым. Едва подойдя к монументу, Арина поняла, что никакой тайник зарыть здесь невозможно. Стела стояла на большой каменной площадке – по женевским меркам почти площади – из серо-розового гранита. Спрятать здесь что-либо могло прийти в голову лишь инопланетянам, способным беззвучно дробить камень, а потом, не оставляя следа, заделывать швы. Арина хотела идти дальше, но остановилась, любуясь неожиданным зрелищем. Здание ООН, ослепительно белое на солнце, сейчас потемнело и почти сливалось с серо-голубым небом. Последние лучи солнца освещали монумент покорителям космоса. Его скучная серая металлическая поверхность отражала лучи заходящего солнца, и грани устремленной ввысь стелы играли всеми оттенками сиреневого цвета. Через несколько минут сиреневый цвет сменился лиловым, потом желтым и, наконец, оранжевым. Зрелище было захватывающим. Казалось, кто-то забавлялся, направляя на памятник разноцветные лучи прожектора. «Может быть, скульптор, задумавший памятник космонавтам, был настолько гениален, что предвидел, как солнце будет играть на его гранях? Тогда это гениальный памятник. Жаль только, что этого никто не видит», – подумала Арина. Солнце зашло, памятник опять стал просто темно-серой глыбой металла.
Арина отправилась к швейцарскому шале. Подойдя к двери домика, подергала дверь. Заперта. Она подергала ее посильнее, и дверь поддалась. Никому в голову, естественно, не приходило поставить здесь основательный засов. Экскурсантов подводили лишь к самому дому, а внутри никакой экспозиции не было. Кому понадобится заходить внутрь этого пустого дома? Вот, оказывается, понадобилось. Арине, а может, и еще кому-то. Полы здесь были земляные – идеальное место для тайника. Она принялась копать сначала в одной комнате, потом во второй, затем в третьей. Как и почти везде в швейцарской земле, часто попадались камни. Хорошо хоть снаружи никто ее не мог увидеть. Она рыла и рыла. Час, два, три. Через три часа Арина еле стояла на ногах. Голова кружилась, пот заливал глаза, сумерки уже давно плавно перешли в ночь, даже с фонарем она едва различала что-то. После четырех часов усилий Арина была вынуждена констатировать полный провал операции. Внутри дома тайника не было – не рыть же землю вокруг него!
Когда в одиннадцать часов ночи Арина ввалилась в квартиру, Олег, увидев ее, даже не стал ничего говорить, а молча пошел на кухню и загремел там посудой.
Арина посмотрела на себя в зеркало – вид у нее был такой, что впору детей пугать: растрепанные спутавшиеся волосы, лицо все в грязных подтеках. Верхнюю одежду она просто сняла, свернула и сунула в мешок для мусора. «Да, если так дело пойдет, то скоро не в чем будет на работу ходить». Она долго мылась под горячим душем, а потом, плюнув на все свои диетические принципы, жадно доедала остатки чихиртмы. Олег сидел напротив нее за столом и, как-то очень по-бабьи подперев подбородок рукой, с такой же немужской жалостливостью смотрел на жену. Молча, что было не очень хорошим признаком. Но развить свои мысли по поводу того, что он думает о ее авантюрном характере, ему помешал телефонный звонок.
– Так, иди, это тебя.
– Почему меня?
– Кто, кроме твоей любимой Веруси, может звонить людям на ночь глядя! Она уже два раза звонила.
