Он огляделся, прошел к стойке и спросил:
— Сеньора Орнеро уже прибыла?
— Да, сеньор Парагон. Она просила передать, что будет ожидать вас в баре.
Алекс кивнул, переложил творение цветочниц в другую руку и дал щедрые чаевые.
— Позаботьтесь, чтобы мой багаж доставили наверх немедленно. И проследите, чтобы шампанское охладили.
Он направился в сторону бара и, войдя, сразу же заметил ее, сидящую у стойки на высоком табурете. Длинные распущенные волосы скрывали глубокий вырез на спине. Бирюзового цвета платье обтягивало фигуру и подчеркивало все ее выпуклости и изгибы, заставляя мужчин оборачиваться. В пальцах Долорес держала высокий бокал, однако не пила, а только крутила тонкую ножку.
— Привет, — негромко произнес Алекс, взял ее свободную руку и поднес к губам. — Допивай и давай поднимемся в номер. Ты ведь хочешь этого, правда? Я хочу.
Она сделала глоток, потом другой, решительно поставила бокал на стойку и поднялась.
— Ого, — восхищенно выдохнул он. — Вот это наряд.
Долорес оглянулась по сторонам и, убедившись, что вокруг ни души, смущенно призналась:
— Сама сделала. И фасон придумала, чтобы материи понадобилась самая малость.
Алекс качнул головой.
— Тысяча и один способ сэкономить деньги, да?
Она усмехнулась.
— На самом деле их намного больше. Я могла бы даже книгу написать на эту тему. Как прошла поездка?
— Нормально.
Алекс протянул ей цветы и, освободив наконец-то руки, обнял ее за талию.
— О, Лехандро, какие красивые, — пробормотала Долорес, уткнувшись носом в букет, чтобы скрыть краску удовольствия, выступившую на щеках. — Если бы я еще могла взять их с собой домой…
Они подошли к лифтам и поднялись на четвертый этаж. Отворив дверь номера и пропустив Долорес внутрь, Алекс ногой захлопнул ее за собой, кинул пиджак на ближайшее кресло и многозначительно произнес:
— На сей раз я явился во всеоружии. Иди ко мне, Лола.
Долорес нервно огляделась по сторонам, словно в поисках пути для побега. Хихикнула. Покраснела еще больше, чем в холле. Потом призналась:
— Послушай, Лехандро, я жутко нервничаю. Сама не понимаю почему. В конце концов мне не шестнадцать и даже не восемнадцать… — Она пожала плечами.
— Наверное, потому что это имеет большое значение — то, как мы проведем время вдвоем…
— О, брось! — резко оборвала его Долорес. — Мы же собираемся всего-навсего переспать друг с другом, а не к алтарю идти.
Итак, она бросила ему открытый вызов. Алекс решительно скинул ботинки и двинулся к ней.
— Извини, я на минуту, — пробормотала Долорес, схватила сверток с сорочкой и скрылась в ванной.
Алекс снял носки и в ожидании присел на ближайшее кресло.
Потом дверь ванной отворилась и Долорес в облаке белоснежного шелка поплыла к нему. Он тяжело сглотнул. Заметил выступающие сквозь тонкую ткань соски. Снова сглотнул и выдавил первое пришедшее в голову:
— Не знал, что на Пескадеро есть такие магазины.
— Их там и нет. Я купила ее в Барселоне, когда ты возил меня туда. Тебе нравится?
Вместо ответа Алекс вскочил, подхватил ее на руки и понес в спальню, где осторожно опустил на огромное, поистине королевское ложе. Присев рядом, провел пальцами по обнаженной руке и наклонился поцеловать.
— Подожди, Лехандро, мне надо кое-что сказать тебе, — смущенно шепнула она, отворачивая голову в сторону.
— Да, милая, — продолжая гладить ее, отозвался Алекс.
— Я… — начала Долорес и замолчала.
— Ну-ну, я слушаю тебя, не бойся. Ты можешь сказать мне все, что угодно, — не прерывая нежных ласк, подбодрил он.
— Я еще ни с кем не была… — тяжело дыша, начала она и выгнулась ему навстречу, молча прося не останавливаться.
Однако Алекс замер и отдернул руку, словно обжегся. Долорес разочарованно застонала и посмотрела на него.
— Что? Я что-то не так сделала?
— Ты… что ты хочешь сказать этим? Ни с кем не была… — запинаясь, пробормотал он.
— Только то, что сказала. — Долорес нахмурилась, заметив странное выражение на его лице, горестно охнула и едва не расплакалась. — Ну вот, я все испортила. Конечно, какой тебе интерес ложиться в постель с двадцатисемилетней девственницей, которая ничего не знает о сексе?
— Ты правда девственница? — все таким же недоверчивым тоном спросил он.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и отвернулась. Ей хотелось откусить себе язык, а потом провалиться от стыда под землю. Затем Долорес еле слышно спросила:
— Теперь ты не будешь спать со мной, да? Я… я сейчас уеду. Извини, я не думала, что…
Алекс обхватил ее руками за плечи, развернул к себе, и она увидела блестящие в его глазах слезы.
— О, Лола, дорогая, любимая, ненаглядная моя Лола, какой же я подлец! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? За всю боль, что я причинил тебе?
Долорес тут же успокоилась и, лукаво усмехнувшись, ответила:
— Только если ты сделаешь меня женщиной. Сегодня, сейчас…
Его руки задвигались, заскользили по ее телу, познавая и восхваляя его, исследуя каждый дюйм исключительной красоты, ожидавшей целых одиннадцать лет, когда он соблаговолит вернуться и сорвать ее удивительный, восхитительный цветок… Он упивался ею, наслаждался ароматом, гладкостью кожи, сладострастными стонами своей возлюбленной.
— О, Лехандро, я хочу тебя, хочу… — шептала Долорес. — Скорее, прошу, умоляю, возьми… О, не терзай меня… не мучай… Я так хочу…
Но он отказывался спешить. Ему хотелось сделать так, чтобы она навсегда запомнила свой первый раз, хоть частично расплатиться с ней за этот потрясающий дар девственности.
Осторожно сдвинув сорочку с покатых плеч, Алекс принялся покрывать их поцелуями. Она дышала все глубже и стонала все чаще. А когда он начал ласкать языком твердые, как камешки, соски, выкрикнула что-то неразборчивое и выгнулась дугой.
— Не спеши, любимая, не спеши, дай мне насладиться тобой сполна. О, как же ты хороша, Лола, даже не представляешь, какая ты красавица… — бормотал Алекс. — Милая моя, ненаглядная, чудо ты восхитительное.
Если бы она уже не лежала, то наверняка упала бы. Ибо столь волнующими были его слова, полные искреннего восхищения, что у нее закружилась голова.
— О, Лехандро, если бы ты знал, как долго я ждала этой минуты, — шепнула Долорес в ответ и вдруг негромко засмеялась. — Подумать только, а ведь я собиралась соблазнять тебя! Какая самонадеянность!
— Ты и соблазняешь. Уже соблазнила…
Это были его последние внятные слова. Последовавшие ласки лишили обоих дара речи — остались только сладострастные вздохи, стоны, вскрики…
