И когда среди ликующих толп москвитян Иван во главе блестящей свиты проезжал мимо хором Данилы Холмского, князь Василий поднял глаза на окна светлицы: ах, как он ждал этой минуты!.. Но ее не было. И больно укусила змея за сердце… У ворот княжеских стояла нищая братия – у князя щедро подавали, – а среди них Митька Красные Очи. «Так вот и в жизни всегда… – горько подумал князь Василий. – Сердце ждет Бог знает какой радости, а находит нищего урода…» И пока были видны хоромы Холмского, он все назад в седле оборачивался. Но ее не было: Стеша боялась себя и пряталась от тяжкого искушения, против которого она была уже бессильна…
Духовенство славословило великого князя. Вассиан Рыло притих и никуда глаз не казал. Но были все же и недовольные. «Воздай Бог каждому по делам его, – писал летописец, – а видно, лучше мы любим жен своих, нежели защиту Церкви Православной. Кто спас нас от погибели? Бог да Пречистая Богоматерь Его да угодники Божии…» Философам же сразу открылся смысл… флорентийской унии и гибели Византии: оказывалось, что у греков испортилась вера, и за это Господь и предал их в руки нечестивых агарян, русские же на унию не согласились – то есть они, собственно, в лице митрополита Исидора согласились, но это в счет не шло, – и вот в награду за это Москва избавилась от татарского ига. Следовательно, мудро заключали они, истинное благочестие, находившееся сначала в Риме, а потом перешедшее в Царьград, второй Рим, ныне сияет паче солнца в Москве, Риме третьем, и последнем…
– Что за голова!.. – восторженно говорил о великом государе инок Белозерского монастыря Данила Агнече Ходило дружку своему, иноку Иосифу, который уже положил основание собственному монастырю под Волоком Ламским. – Ну, чисто вот ведун какой!..
Но стоявший рядом с ним инок Вассиан, тоже из Заволжья, маленький, иссохший, с колючими, злыми глазенками, прозванный иноками Рогатой Вошью, только презрительно поджал сухие губы.
– Ну, тожа!.. – проговорил он. – Вон стены да стрельницы чуть не до облаков возводит, а скоро свету конец.
– Да… – покачал головой Данила. – Поглядишь в пасхалию-то, поджилки трясутся…
– Так для чего же и вся суета сия со стенами? – сказал Вассиан. – Всуе мятется земнородный, как говорится.
Но Данила Агнече Ходило уже обиделся.
– А ты что, учить великого государя будешь? Строит – значит, надобно. Что ся главою мниши, нога сый?.. Ты мниши словами мудрости всех удивити, а то только телчне вещание…[23]
Москва шумела. Но в стороне от ликующих стоял Василий Патрикеев. Образ Стеши, фряжской Богородицы, не покидал его сердца ни днем ни ночью. И горько дивился он на себя: почему другим выпадают и радости, а для него жизнь горька, как полынь?.. И только внезапный отъезд князя Андрея – они с ним почти не встречались теперь – говорил ему, что, может, судьба втайне готовит и ему какую-то радость…
А Москва, снегами уже чуть не до коньков занесенная, вся звенела ребячьими голосами:
Коляда, Коляда,
Пришла Коляда
Накануне Рождества!..
Мы ходили, мы искали
Коляду святую
По всем дворам и проулочкам,
Нашли Коляду
У Петрова-то двора.
И вдруг, среди всего этого праздничного шума веселой Москвы, в душе князя Василия все осветилось мыслью: «Подлинного в жизни только счастье…» И слишком он уж много раздумывает тогда, когда нужно действовать. Может быть, и она мучается… И снова вспомнилась она ему так, как он видел ее у окна светлицы, и буйное сердце его запело сразу радостную песнь победы и счастья.
XIX. «С заглавной, дурак!..»
Дьяк Федор Курицын, блестя бойкими глазами и красивой собольей бородой, стоял над своим подьячим Васькой Хлюстом, румяным, круглолицым парнем, с уже вспотевшим от трудов чистописания лбом, и размеренно диктовал ему чин царского величания. Васька склонял намасленную голову – он был великий франт – то направо, то налево и старательно писал. В стороне, у окна, сидел за чтением какого-то рукописания дружок Федора, Григорий Тучин. В числе немногих новгородцев он получил разрешение остаться в Москве. Остались в столице даже некоторые еретики, а некоторых великий государь даже и возвысил: попа Алексея сделал протопопом Успенского собора, а Дионисия – Архангельского собора. Но еретики на единодержавие смотрели косо и тянули, большею частью, руку старобоярской партии. Дьяк Федор Курицын был весьма близок к ним и ими весьма почитаем…
– Ну, написал? – спросил дьяк. – Дальше. «И поставити столы, и скатерть настлати, и калачи положити…» Написал? «А тысяцкова жене, и свахам, и боярыням…» – продолжал он и вдруг зашипел и звонко хлопнул себя по ляжке. – Да сколько раз тебе, дураку, говорить еще, что «боярин» и «боярыня» с заглавной писать надо! Ну?
Васька еще более вспотел и стал выправлять свой огрех.
– Нечего поправлять, все одно перебелять придется, – с досадой проговорил дьяк. – Пес тебя знает, то бывают дни, хошь дьяком к великому государю ставь, а то дурак дураком. Ну, пиши уж… «И боярыням всем готовым быти у нее, и свечам обоим, и караваем туто ж готовым быть…»
– Да на что ты это переписываешь? – спросил от окна Тучин.
– Велел великий государь изготовить, а зачем, не ведаю, – отвечал дьяк. – У него повадка такая: никогда ничего не говорить, что и зачем. Придет время, может, скажет и сам, а выпытывать – сохрани Бог. Думаю так, время женить Ивана Молодого пришло.
– Кого же присмотрели?
– Как будто на Елене, дочери господаря молдавского, остановиться решили.
– Эта честь не велика после Византии-то!.. – улыбнулся Тучин. – Я думал, теперь куда выше метить будете.
– Сказывают, девка-то очень уж гожа… Ну, разинул рот-то!.. – цыкнул он на Ваську. – Пиши… «А как великий князь пришлет к – смотри, с заглавной!.. – к боярыням и велит княжне идти на место, и княжне пойти из своих хором в середнюю палату, направо в сенные двери, а с нею тысяцкова жене, и свахам обеим, и боярыням…» Да с заглавной опять, дурак!.. Нет, упарил ты меня седни, Васька! Индо круги в глазах ходят…
И он, зорко следя, чтобы подьячий не делал огрехов, усердно диктовал, как опахивать соболями жениха и невесту, как, кому и где сидеть, как осыпало на мисе золотой должен хмелю насыпать в три углы, да тридевять соболей положить, да тридевять платков бархатных, и камчатных, и атласных с золотом и без золота, и какая у платков тех должна быть длина и ширина, и как поедет царский поезд в собор, и кто с кем сядет, и где все в соборе стать должны…
– «…И, венчав, митрополит… – тоже с заглавной, так… – даст вино пить великому князю и княжне, а великий князь, выпив вино, ударит тут же скляницею о землю да и ногою потопчет сам великий князь, иному же никому не велети топтати…»
– Это и у жидов водится… – сказал Тучин. – Этим у них напоминают молодым о бренности земного счастья…
