Они находятся в небольшом монастыре, разделенном колоннами, в центре которого располагается вполне романтический колодец. Узкие окна отражают свет заходящего солнца, более яркого и малинового, чем в садах, окрашенных в фиолетовые оттенки.
Пересекая атриум, отец Бруно направляется к другой двери. Еще один ключ, вынутый из внушительной связки, и они входят. В то время как священник закрывает дверь, Эммануэль оказывается перед мраморной группой, установленной перед лестницей. Это исполненный в натуральную величину вариант Амура и Психеи, знаменитой работы Кановы. Копия практически полностью воссоздает оригинал, с той лишь разницей, что в этой скульптурной группе молодые влюбленные не сливаются в эфемерном поцелуе, который приближает их к бездне… Девушка лежит, раздвинув ноги, чтобы ее партнер мог дотянуться до ее божественной плоти. Юноша накрывает прелестницу своим телом так, чтобы конический стержень оказался у ее губ.
– Посмотрите, мадам, – говорит священник, – на то естественное выражение изумления, которое художник придал лицу Психеи. Обратите внимание на жадность языка Амура, и как вульва открывается этой первой неизвестной ласке.
– Святой отец, – возражает Эммануэль, – остановитесь, пожалуйста, а то я тоже поддамся искушению, хотя все это лишь только мрамор!
– Этот шедевр был найден в мастерской Кановы после его смерти. Композиция была замурована в шкафу с другими вещами, которые я покажу вам на верхнем этаже.
Эммануэль с трудом отрывается от созерцания произведения искусства и следует за священником по лестнице. Сильвана идет за ней.
– Я прошу тебя, – говорит она, вдруг обращаясь к Эммануэль «на ты», – не говори здесь в своей обычной манере. Даже князь Маджоре себе этого не позволял.
Эммануэль поворачивается к Клаудио, замыкающему процессию. Тот кивает головой, поддерживая сестру.
Священник снова останавливается у двери. Он снова берет со своей связки большой ключ с медальоном и вставляет его в замок. И поворачивает его три раза. Дверь со скрипом отворяется.
– Посетители, должно быть, нечасто бывают здесь, – говорит Эммануэль.
– Именно так. За год – только один иностранный сановник переступил этот порог. Один момент, пожалуйста.
Положив ключ на табурет, молодой человек бодрым шагом направляется к большим окнам, защищенным мощными ставнями, и тянет тяжелый бархатный занавес.
– Здесь не рекомендуется включать электричество. Окна выходят прямо на государственный секретариат.
Затем он возвращается и закрывает дверь на ключ. Эммануэль подходит к Сильване, берет ее за руку. Они проходят мимо больших гравюр с поблекшими красками, которые изображают сцены объятий и содомии.
– Это эскизы Джулио Романо, они должны были в виде фресок украшать виллу одного черного дворянина[17], в противопоставление светским произведениям Рафаэля. Но тот, кто заказал ему это, как утверждают сплетники, стал импотентом: старость и жадность заставили его отменить этот заказ. С точки зрения техники они очень красивы, но композиция какая-то риторическая, да и лица лишены экспрессии.
– Эти эскизы меня не особенно интересуют, но ваш голос буквально сводит меня с ума. Он у вас такой же на исповеди?
– Эммануэль!
Клаудио кричит. Отец Бруно снисходительно улыбается.
– Клаудио еще не забыл догматические учения в семинарии.
– Вы готовились стать священником?
Клаудио не отвечает; он направляется к двери и исчезает в коридоре.
– Не веди себя так, – умоляет Сильвана, – ты разозлишь его.
– Я этого и добиваюсь. Послушай, у тебя есть лишь шанс, а у меня на руках все карты. Позволь мне действовать. Я хочу избавить тебя от твоего страха: страха обладать тем, что ты так желаешь…
– Что ты собираешься сделать?
– Этот священник безумно возбуждает меня.
– Внимание, они уже здесь.
Молодые люди возвращаются. Бруно обнимает за плечи Клаудио и говорит вполголоса. Клаудио кивает в ответ. Он кажется неуверенным, но тем не менее он, кажется, готов терпеть буйных гостей.
– Я сказал Бруно: наши многочисленные экуменические[18]опыты научили нас, что репрессии являются злейшим врагом доверия. Однако я не хочу, чтобы вы, мадам, составили себе ложное представление. Возможно, эти работы пробуждают в вас не только культурный интерес. Со своей стороны, я совершенно не обижаюсь. Но я хочу вам сказать, что этот музей создавался долго, кропотливо, за большие деньги, и не без опасности. И это делалось не для создания коллекции, непригодной в художественных или экономических целях. Еще в меньшей степени – для того, чтобы стимулировать железы прелатов, которые имеют для удовлетворения своих потребностей гораздо более простые и доступные средства. Эти работы специально не демонстрируются широкой публике, поскольку мы намерены ограничить эффективность их воздействия на людей. Мы, врачеватели человеческих душ, хотим лучше познакомиться с методами демонического влияния на разум.
– Вы все еще верите в дьявола? – не без иронии удивляется Эммануэль.
– Нет, с точки зрения манихейства[19], но я верю в него как в абсурдный символ зла, от которого страдает человечество.
– Включая сладострастие?
– Вы меня очень хорошо поняли.
– Как замечательно! Что за шедевр лицемерия! Вы боретесь с похотью, организовав такой вот музей!
Раскатистый хохот Бруно разбивает нарастающее напряжение. Сильвана тоже смеется. Эммануэль пользуется этим, чтобы снять жилет. На ней остается лишь длинное черное платье, под которым лишь черные чулки, удерживаемые простыми подвязками.
– Тут так жарко. А можно что-нибудь попить в этом ковчеге для онанистов?
– Думаю, что найдется.
Отец Бруно удаляется, исчезнув в коридоре.
– Ты совсем сошла с ума, – восклицает Сильвана, смеясь. – В Ватикане так себя не ведут!
Ликер, сверкающий в хрустальном графине, ярко-зеленого цвета, который напоминает Эммануэль другую жидкость, которую она пила, дрожа, в доме Ореста.
