– Стас, приближается Новый год! Давай устроим какую-нибудь… ну, я не знаю, шутку или розыгрыш!
– В смысле? – холодно взглянул на него парень.
– Вот ты в последнее время не в настроении. Это потому, что тебе хочется чего-то замутить! Но ты пока не придумал…
– Стоп! Ты говоришь, скоро Новый год? Самое время для всевозможных приколов! Кто из нас режиссер по жизни?
– Слушай, а ты мне клевую мыслишку подал, Сто Баксов! Не зря я столько лет с тобой вожусь, человека из тебя делаю!
Настроение у Стаса явно улучшилось. Сонливость и раздражительность как рукой сняло. Мысли заработали, появилось несколько возможных сценариев, в которых статистами и жертвами должны были выступить знакомые его отца, а родителям предстояло сыграть роль массовки.
Стас заказал свои любимые блюда – роллы «Принцесса», телятину с вишневым соусом, коньяк «Хеннесси» себе и пиво – своему порученцу.
6 Искусство выбирать искусство
«Ищешь счастье, а приобретаешь опыт. Иногда думаешь – вот оно, счастье! Ан нет, опять опыт», – подумала Лиза Раневская, прочитав письмо своего еще недавнего любимого человека. Хотя была ли это любовь?
Ею овладело странное состояние, как перед операцией, когда отказаться уже нельзя, а бояться бессмысленно. Чему суждено случиться, то и произойдет. Любовь напоминала замороженный зуб, который вырвали с кровью. Наркоз еще не отошел, но было понятно, что, когда вернется способность ощущать, станет так больно, как не было еще никогда в жизни. Из этого состояния Лизу вывели слезы. Они текли и текли по щекам, обещая затопить сперва квартиру, потом дом, а потом улицу… Ей было жаль и своих чувств, и своей первой любви, которая, как ей показалось, состоялась в прекрасной Венеции, и его, дурака, ей тоже было жалко. Не потому, что он отказывается от нее, такой хорошей, – хотя, если честно, и поэтому тоже. Но обиднее всего было разочарование! Это же удача, счастье неслыханное, когда среди миллионов людей встречаешь своего человека. А он этого не понимает… Надо же, чтобы так совпадать с человеком: смеяться над одним и тем же, приходить в восторг от одного и того же, а про секс и вообще говорить невыносимо, потому что он был лучше, чем о нем пишут все глянцы, вместе взятые. Разве бывает, чтоб ТАК совпадали два человека, на каком-то химическом уровне: сплошные эндорфины, гормоны счастья, – только от его запаха! И у него, казалось, так же. И он взял и отказался.
Может быть, Создатель хочет дать ей понять, что никогда, ничего, никого – нельзя называть СВОИМ? Только ты обрадовалась: вот он, прекрасный принц, вот она, извечная женская мечта о счастье, вот они, дни и ночи любви в Венеции! Ан нет! Он передумал, раздумал, испугался – а чего, собственно? Потерять свободу? Так на нее никто не посягал. Боится наступить на те же грабли? Но я ведь другая! Мы, женщины, так же, как и вы, мужчины, – все разные.
«Кто виноват?» и «Что делать?». Из двух любимых вопросов интеллигенции Раневская ответила на первый. Никто не виноват. Так случилось.
На второй любимый вопрос ответа не было.
Общеизвестный постулат о том, что «время все лечит», звучал спорно. До того, как тебя вылечит время, еще надо дожить! Хотя Эрих Мария Ремарк не согласен с тем, что время лечит, по его мнению, время лишь накладывает на рану тонкую марлевую повязку, которая потом отдирается с кровью, и рана снова кровоточит, но об Эрихе Марии она подумает потом.
Через пару месяцев, когда тонкая повязка уже лежала поверх раны, Елизавета Раневская надела свой лучший костюм от «Escada», надушилась любимыми духами «Mirra» и отправилась в архитектурное бюро Поташева сообщить, что готова работать (в свободное от музейной занятости время) экспертом-искусствоведом. Она хотела увидеть его. Пусть даже в качестве «доброго друга».
Она заранее позвонила Алексею, чтоб предупредить о своем приходе. Но он не увидел роскошный темно-лиловый брючный костюм, украшенный по краю воротника изысканным черным кружевом, не ощутил тонкий аромат итальянских духов, а малодушно сбежал, перепоручив беседу с ней своей сотруднице Ольге Бажан.
Нужно заметить, что Олечка Бажан была идеальным клиент-менеджером. Начав работать у Поташева несколько лет назад, она доросла до серьезной карьерной позиции – начальника отдела коммуникаций и продаж. Ее главной чертой было умение договариваться с клиентами. О таких, как она, можно сказать: «Мертвого уговорит!»
Они сели с Лизой в комнате для переговоров, и Ольга стала вводить Раневскую в курс дела. А дело состояло в том, что в «Озерках», в имении винного магната Топчия, наступил этап декорирования особняка. Аркадий Леонидович поручил руководство этим процессом своей жене. А Марта Васильевна возжелала наполнить семейное гнездо искусством всех видов и жанров. Для замка в «Озерках» нужно было подобрать произведения искусства не позднее девятнадцатого века, но лучше даже более ранние, семнадцатого или восемнадцатого веков, поскольку вся обстановка задумывалась в стилистике Воронцовского дворца в Алупке.
Голос Олечки Бажан звучал, словно флейта. Обычно клиенты шли за этой мелодией, как за гамельнским крысоловом, – их завораживала сама музыка слов клиент-менеджера. Но Раневская, как ни пыталась вникнуть в предлагаемую работу, не могла сосредоточиться. Слова проскальзывали мимо нее, как коты к холодильнику. Она уплывала в воспоминания.
Попрощавшись тем ранним утром с Алексеем у отеля «Колорадо», Лиза села в автобус, который взял курс на Верону. Пока комфортабельный «мерседес» накручивал витки по трассе, экскурсантам в глаза бросились какие-то призывы с большим количеством восклицательных знаков, написанные широкой кистью прямо на асфальте. Лиза, немного знавшая итальянский, попросила притормозить, чтобы прочесть эти надписи, – мало ли, вдруг их об опасности предупреждают?
Надписи гласили: «Ромео, остановись!!!», «Ромео, еще не поздно!!!» Как им объяснили уже в Вероне, это были предостережения друзей, адресованные тому, кто должен был дня через два жениться. Тогда группу киевских туристов эта история насмешила. И статуя Джульетты показалась милой. И балкон воспринимался как настоящий.
Только теперь Лиза с особой ясностью поняла: все было ложью и предостережением. Шекспир никогда не был в Вероне. Шекспировские герои не жили в этом городе. Все, все придумано лишь для заманивания туристов. А надписи на дороге были предостережением не столько современному итальянскому Ромео, сколько ей, Елизавете Раневской, дуре набитой, поверившей в сказку Венеции.
Потом Лиза вспомнила две свадьбы, которые они с Поташевым видели в Венеции.
Первая – итальянская свадьба в какой-то церкви, куда они забрели во время своих прогулок по городу. Вторая свадьба – русская. Как говорится, почувствуйте разницу.
Итальянская свадьба проходила в красивой церкви (название которой Лиза забыла), и киевляне увидели церемонию венчания во всей красе. По католическому обряду невесту к алтарю ведет отец. Это был бы очень трогательный момент – юная невеста в ослепительно-белом платье под руку с отцом проходит через всю церковь, – если бы не один нюанс… Как писали Ильф и Петров в своем бессмертном романе «Двенадцать стульев»: «Молодая была уже немолода». Невеста оказалась зрелой женщиной, где-то за тридцать с хорошим хвостиком, и представляла собой итальянский вариант Русланы Писанки. Жених, импозантный мужчина за сорок, был в безупречной белоснежной рубашке и костюме, который сидел на нем так, словно его сшил сам Армани (хотя, кто их, итальянцев, знает?). Трое детей невесты и жениха разного возраста и темперамента вели себя, как и положено детям, непосредственно – бегали, шумели, чем снижали пафос торжества. Отец невесты подвел ее к жениху и передал из одних надежных рук в другие надежные руки, которые теперь будут бережно заботиться о ней. Учитывая, что у пары уже имелось трое детей, забота мужчины была налицо.
