— Спасибо.
— Нет, тебе спасибо.
Я не понимал, шутит он, издевается или абсолютно искренен. В этом сюрреалистическом водовороте событий у меня закружилась голова, и я ни о чем не мог судить с полной уверенностью. Все происходило слишком быстро, сюжет стремительно развивался. Как будто я встретил на рынке Николь Кидман, мои башмаки заляпаны соусом «Тысяча островов», а душа ушла в пятки. Разве что теперь я наблюдал за приближением собственной кончины.
— Где ключ от замка? — Промис дулом указала на тяжелый медный замок, висевший на двери в клетку Боба.
— Может, сначала позвоним в полицию? — Но моя рука уже нащупывала ключи в кармане пиджака.
Я бросил Промис всю связку. Девушка поймала ключи, не выпуская револьвер из рук.
— Я сейчас выпущу Боба и попрошу тебя залезть внутрь, Эван.
— Внутрь?
— Поверь, Эван, так будет лучше.
— Может, нам все-таки сперва дождаться полиции?
— А мы и дождемся.
Я посмотрел на Боба. Он вскочил на ноги и схватил с холодильника свой кожаный портфель.
— Торопитесь?
— Вы о чем? — Боб прыгал на одной ноге, пытаясь влезть во второй ботинок. Он вышел из клетки в носках, зажав ботинки под мышкой. Похоже, он действительно спешил, или мне так показалось (мне всегда нравились короткие проводы). Ему очень шли его старые брюки, теперь гораздо свободнее сидевшие в поясе. Я с гордостью смотрел, как он без труда затягивает ремень потуже.
— Я тут подумала, Боб… А если я не стану сейчас звонить в полицию?
— Тогда я позвоню.
— А если вообще не звонить в полицию? Я это имела в виду. Не хотели бы вы тут задержаться?
— Задержаться?
— Теперь, когда Эван под замком и все такое. В смысле, вам ничего не угрожает. А вы ведь не торопитесь? Или как?
Промис подошла к клетке и, зажав под мышкой револьвер, обеими руками закрыла тяжелый замок.
До меня вдруг дошло, что все это время я не был заперт. Но когда я услышал этот звук, что-то защелкнулось и внутри меня — еще одна дверь к моему сердцу.
— Кроме того, почему бы не устроить все так, как надо?
— О чем вы? — Боб поправил сумку на плече. Даже разговаривая с Промис, он постоянно смотрел на меня в моем новом обиталище. — Мне придется долго ждать?
— Ничего вам не придется. Я просто подумала, что это был не самый лучший эпизод в вашей жизни, и не исключено, что вы захотите организовать все оптимальным образом. Не знаю, может, я и ошибаюсь, но, если я сейчас вызову полицию, пресса наверняка поднимет страшный шум. Вы же не надеетесь, что блюстители порядка приедут сюда на неприметной маленькой машинке и тихо отвезут вас обратно в Манхэттен?
Организовать оптимальным образом — я бы в жизни так не сказал. Вдруг как-то получилось, что я превратился в незначительную фигуру, немого узника, который смотрит на своих тюремщиков и ни на что не надеется. Я понятия не имел, что задумала Промис, но она уже меня заинтриговала.
— Ты вот не знаешь, а Боб сам был писателем.
Они обернулись ко мне, явно изумленные, словно я был мартышкой, которая по какому-то капризу эволюции внезапно заговорила на безупречном английском.
— Когда-то давным-давно.
— Стремление писателя распоряжаться чужими судьбами не исчезает бесследно, — заявила Промис как настоящий профессионал.
Тут Боб вновь начал пристально меня разглядывать. Будто в чем-то меня подозревал, а может, просто пытался прочесть мои мысли. Я выдавил из себя улыбку, но она быстро завяла. Боб тем временем начал задумчиво кивать, словно нашел подтверждение каким-то своим догадкам.
— Пожалуй, я не прочь тут осмотреться.
— Могу устроить вам небольшую экскурсию, — предложила Промис.
— Но мне нужно оружие.
— Оружие?
— Да. — Он ткнул пальцем в револьвер.
— Мистер Партноу! — Девушка сама ткнула в бывшего пленника револьвером, ответив грубостью на грубость. — Разрешите я задам вам вопрос: собрались покомандовать?
— Я хотел сказать, что мне слегка неуютно. Мы с вами не знакомы, раньше никогда не встречались…
— С тобой знаком ее дядя, — вмешался я. — Как его звали, Промис?
— Не важно. — Она неотрывно следила за Бобом.
— Кто? Как его зовут? — спросил он.
— Натаниэль Рид. — Я заметил, что Боб кивнул и улыбнулся. — Вы вместе учились в колледже.
— И правда. — Боб протянул руку к револьверу.
— Вы ведь не сделаете Эвану больно?
— Эвану? Больно — Эвану? Нет! Я даже в белку не могу на спор выстрелить. Может, я и отказываю писателям, но я их не расстреливаю.
— Ну, Эван, — Промис по-прежнему не сводила глаз с Боба, — что скажешь про пистолет?
— Красивое оружие. — Я пожал плечами. — Его реальную опасность сильно преувеличивают. Кстати, Боб, он гораздо тяжелее, чем кажется.
Как будто мои слова разрешили все ее сомнения, Промис протянула револьвер Бобу. Так первоклашек учат обращаться с ножницами: держите осторожно, дети, чтобы не пораниться. Она подала револьвер рукояткой вперед, и на мгновение дуло было направлено прямо на нее.
— И ключ, — напомнил Боб. — Он мне тоже понадобится.
10
Когда ребенка сажают под домашний арест, для большинства это значит, что нельзя выходить из дома, нельзя встречаться с друзьями. Должно быть, мой отец знал, что у меня друзей-то, в общем, и не было. Поэтому в качестве наказания меня запирали одного в комнате. На день, на неделю, на сколь угодно долгий срок. Конечно, не совсем уж запирали. Я мог ходить в ванную, в туалет, заниматься домашним хозяйством, сидеть в столовой и ужинать, пока отец рассуждал о неприятностях на работе. Но по большей части я должен был сидеть в своей комнате.
Отец допустил ошибку, решив, что мне вообще хочется из нее выходить. Да, некоторое время было скучно. Однако рано или поздно я находил карандаш или ручку и переносился, улетал куда-то далеко в своем воображении. Может быть, другие дети просто терпели, стиснув зубы, раскладывали пасьянсы или закрывали глаза и придумывали себе лучший мир. Я же сбегал от реальности при помощи карандаша или ручки.
В детстве я часто рисовал. Обычно мои картинки схематично изображали родителей — с рогами, или закрученными хвостами, или другими признаками того, что мне тогда казалось их истинной сущностью. В пику реальности они были заперты в странном зоопарке, причем прутья на решетках я тщательно вырисовывал при помощи любимой деревянной линейки. Но когда я стал старше, я забросил рисование и обратился к сочинительству. Я придумывал разные истории, изменяя действительность полетом творческой фантазии. Мне всегда нравилось, что я нарушаю отцовский запрет, что у меня есть собственная тайна.
