А вот с таким учителем, как Изамбар, любой ученик усвоил бы эти азы легко и с радостью и зажил бы с ним душа в душу. Изамбар, наверное, просто не умел сердиться, зато безошибочно улавливал отклик на каждое свое слово. Ему был важен не только предмет, но и слушатель.
– Не думай обо мне, Доминик. Ты заметил, откуда взялось это число? В знаменателе было триста шестьдесят.
– Ты сократил дробь.
– Совершенно верно. Третья формула выводится аналогично. Попробуй сам.
Цифры мчались хвостатыми кометами. Мчались планеты по зодиакальному кругу. Летели часы, как минуты. И когда солнце село за горизонт, оба очнулись и вспомнили, что один из них – епископ, а другой…
– Завтра мы рассмотрим некоторые тригонометрические функции, которые очень тебе пригодятся, – сказал Изамбар. – Ты сможешь решать куда более сложные задачи, чем сегодняшние, если поймешь мою теорию. После того как ты научишься это делать, Доминик, по большому счету я буду тебе уже не нужен.
Он увидел, как вздрогнул епископ от его последних слов, и прибавил:
– Сегодня наше с тобой внутреннее время было общим. Я рад.
И епископ чувствовал себя безмерно польщенным тем, что этот человек делит с ним свое время и свои знания, свои догадки и открытия, делит на двоих, делая общими, и охотно соглашался с ним в его взглядах на время, на деление, на геометрию, на общее и частное. Чем больше он слушал, чем глубже вникал, тем меньше ему хотелось спорить.
Летели часы, как минуты. И дни – как часы. Счастливые, волшебные дни, каких не знал даже тот, кого звали просто Доминик, давным-давно, когда он просыпался по утрам, всякий раз окрыленный мыслью о новой книге, что ждет его, подобно дороге в страну, где он еще не был, но мечтал побывать. Тот Доминик и не догадывался, что путешествовать можно вдвоем, рука об руку, и тогда не страшно заблудиться; можно идти далеко, не полагая пределов, не ведая усталости, ни о чем не заботясь и не жалея; идти до конца и убедиться воочию, что его не существует – горизонт продолжает сдвигаться, открывая новые просторы.
Яркий солнечный свет и высокий чистый голос сливались, сияя и звеня. Полон и светел, подобно этой маленькой келье, был епископский разум. Хрупкий человек с острыми ключицами, ловкими изящными пальцами и большими теплыми глазами растягивал окружность в отрезок, превращал в шкалу, в вектор. Он строил причудливые изогнутые линии, проходящие через точки, чье положение находил по формулам. Он рассказал, что, кроме арабов, на земле есть и другие народы, использующие в математике иррациональные выражения и понятия, притом со времен глубокой древности. Он изложил учение о нуле, абсурдное, но практически применимое в астрологии для определения искомой даты как условного настоящего, отделяющего условно прошлое от условно будущего, и ввел понятие отрицательных чисел, бесконечно убывающего множества. И все эти неслыханные приемы оказывались бесценными для практических вычислений, позволяя систематизировать сложнейшие взаимосвязи пространственно-временных явлений, обобщив во взаимосвязи числовые. Он приводил в разнообразии примеры, повторял и перепроверял, до тех пор пока его ученик не усваивал невероятное и алогичное как само собой разумеющееся. И тогда с улыбкой напоминал ему об алогичности и невероятности многого, что давно уже кажется человеку само собой разумеющимся. Многого… Фактически всего.
Монсеньор Доминик укреплялся в убеждении, что Изамбар лишь затем и согласился давать ему уроки, чтобы плавно и естественно подвести к этой потрясающей мысли. В ней, несомненно, заключался основной смысл математической игры для самого Изамбара. Но только епископу было чуждо такое бескорыстие. Практические приемы, выработанные на основе новых абстрактных понятий, изложенных Изамбаром, открывали перед астрологом неслыханные возможности!
Из благодарности и уважения к этому хрупкому монаху, с самого начала заявившему о своем праве на тайну, праве, платить за которое он не скупился, епископ добросовестно пытался смирить свое любопытство. Но такого рода смирение давалось ему хуже всего, и вопрос снова и снова срывался с его уст: откуда эти невероятные знания? Изамбар по-прежнему уклонялся от ответа. Он лишь однажды мимоходом обмолвился о своем знании некоторых древних языков, на которых в монастырской библиотеке, как, впрочем, и во всей этой стране, нет ни одной книги, но больше епископу не удалось добиться ничего. Зато об арабской алгебре Изамбар говорил много и подробно. И сам признался, что, будь в этом аббатстве хоть один серьезный труд по астрономии, он навряд ли взялся бы за столь приглянувшийся монсеньору Доминику устаревший астрологический учебник, чьи таблицы нуждались в уточнении и заставили математика заняться выведением соответствующих формул.
Епископ понимал, как ему повезло! Понимал и не смел поверить в свое счастье. А счастье было настоящим; как и обещал Изамбар, оно заставило обоих забыть о прошлом и не думать о будущем. Но, как всякое земное счастье, оказалось недолгим.
* * *
Оно кончилось в одно прекрасное утро, когда в монастырскую калитку постучал собственной персоной епископский секретарь, оставленный монсеньором вместо себя временно вести дела епархии и решать неотложные вопросы. Это был человек проверенный и опытный – он никогда не беспокоил его преосвященство по пустякам. Вот и теперь, приходилось согласиться, дело стоило того, чтобы, загнав лошадь, лично примчаться из Долэна и изложить суть монсеньору с глазу на глаз.
Против госпожи N, особы весьма знатной и влиятельной, королевской родственницы по материнской линии, выдвинуто обвинение в колдовстве. Обвинители явно имеют политический интерес. Возможно, это заговор. Основание обвинения довольно запутанно и нуждается в рассмотрении монсеньором лично. Ошибка в этом деле повлечет за собой массу последствий на общегосударственном уровне…
– Я приеду завтра. Нет… Послезавтра. Мне нужно еще два дня. – Отчаянным усилием монсеньор Доминик удержал на лице привычную маску бесстрастия.
– Но, монсеньор! Дело срочное… – осмелился заметить секретарь.
– Через два дня! – возвысил голос епископ. – Ступай!
* * *
Он не помнил, как добрел до двери маленькой светлой кельи: ноги, казалось ему, совсем его не слушаются. А там, в келье, как всегда в этот час, царствовало Вседержителем утреннее солнце и худенький высоколобый человек поднялся с золотой соломы навстречу вошедшему.
– Изамбар, меня… Зовут в Долэн. Я должен уехать, – выговорил монсеньор Доминик.
По-прежнему безмятежным, открытым и ясным остался устремленный на епископа взгляд. А вот острые уголки губ слегка приподнялись в улыбке.
– Разумеется, Доминик, поезжай. Тебе давно уже пора, – как ни в чем не бывало сказал математик. – Я и так рассказал тебе более чем достаточно для твоих гороскопов. Остальное, поверь мне, было бы лишним. Я начал увлекаться. Благо, что твои занятия астрологией лишь тайная страсть, а значит, и мои уроки алгебры останутся твоей тайной.
– Почему это благо, Изамбар? – не мог не спросить епископ, хоть волновало его в ту минуту совсем другое.
