— Конец!
— Я с самого начала знал, — повторял Соловейчик.
Притш молчал.
Пекарь Вол снял торбу с головы лошади:
— Я запрягаю. Не буду никого спрашивать!
— Несчастье! Отец всю жизнь копил каждый грош. Я всю жизнь копил… — У Апфельгрюна на глазах выступили слезы.
— Ничего уже не поможет, — сказал Соловейчик. — Я знал.
— А потом приходит дьявол и… — Апфельгрюн дунул на открытую ладонь, будто в горсть пепла.
— Я запрягаю. — Пекарь выровнял дышло.
— Этого я уже не переживу! — стонал Апфельгрюн. — Люди! Надо что-то делать! Идем! Едем! Только не стоим!
— Я никуда не еду, — сказал Соловейчик.
— Где это может быть? На какой улице? — спрашивал Апфельгрюн.
— На рынке, — отозвался Притш.
— Почему именно на рынке? — вскипел Апфельгрюн.
— Мой винный склад, моя квартира… — вздохнул Соловейчик.
— Чего мы ждем? — Апфельгрюн посмотрел на Притша.
— Я уже сказал. Отсюда ни шагу, — сказал Соловейчик.
— Пошли! — Апфельгрюн потянул Притша за руку.
Притш оттолкнул его.
Пекарь вел лошадь за узду.
— Кто садится?
Апфельгрюн вскочил на повозку.
— Ну, еще не поздно! Еще не поздно! — крикнул Притшу.
Повозка выехала на шлях.
Из сада за коровником вышел переплетчик Крамер:
— Подождите! Я с вами!
Пекарь Вол придержал лошадь и помог Крамеру сесть. Щелкнул кнутом, чмокнул.
Лошадь тронулась с места.
Притш кинулся за повозкой:
— Эй! Подождите! Я тоже! — Голос у Притша сорвался на визг. — Раз уж так, — выкрикнул он.
Пекарь Вол опять остановил лошадь. Усадил Притша рядом с собой.
Повозка тронулась, взметнув облако пыли. Пыль поглотила тарахтенье колес. Быстро стало тихо.
Тихо и спокойно.
В пустом дворе остались Соловейчик и старый Таг. Оба смотрели в небо.
К счастью, не было ветра, даже деревья не шумели. Дым поднимался все выше и выше, как Вавилонская башня.
— Зря не посоветовались со мной. Я бы им сказал, чтоб не ехали, — первым заговорил Соловейчик.
— Что можно знать?
— Почему нельзя?
— Я, например, не знаю.
— Вот и плохо. Знать надо. А вы ничего не знаете. Вы как малые дети. А потом получаете по голове.
— Не преувеличивайте. Вы Бума, случайно, не видели?
— Нет.
— Пойду, надо посмотреть.
На шляху показались двое парней. Они шли из Дулиб в город. Осип, сын русинского священника, что-то громко говорил. На нем были высокие сапоги, за солдатский ремень заткнут австрийский штык.
Подъехала крестьянская подвода, и оба на нее вскочили.
Осип поднял кулак и погрозил аустерии.
— Грабить едут, — сказал Соловейчик.
— Э-э-э, не верю, — поморщился старый Таг. — Этот священников сын чуть старше Лёльки. Приходил играть с ней у нас во дворе.
— А зачем ему понадобилось ночью ехать в город?
— Может, кто-то заболел, и они едут за лекарством.
— Они едут, потому что им дан знак. — Соловейчик задрал голову.
Рыжая туча расползалась во все стороны, как рой саранчи, и плевалась огнем. Дым вдруг обрушился вниз и расплющился. Растянулся на все небо. Точно малые пташки, падали с неба черные хлопья сажи; высоко, рассыпая искры, взметнулся огненный столб. Пожар на плечах дыма взбирался все выше.
— Из такой печи трудно выбраться. Гарью пахнет. Перины горят. Мне это знакомо по Кишиневу…
— Я не чувствую.
— От такой печи надо бежать без оглядки.
— Куда?
— Как можно дальше. Как от диких зверей.
— Они тоже люди.
— В том-то и наша беда! Хуже нету — врагов считать людьми!
— Преувеличиваете.
— Кто на тебя идет с ножом, тот не человек.
— Не говорите так!
— Только так можно защититься…
— Как?
— Убить еврея для них все равно что прихлопнуть муху.
— Не верю. Я уже давно живу на свете.
— В Кишиневе убивали невинных детей. Я вас спрашиваю: за что? Я сильный, здоровье у меня, тьфу-тьфу, хоть куда. Могу справиться с одним, с двумя. Но не с сотней. Одного я могу убить, но не сотню.
— Еврей не убивает.
— А если вынужден? Когда защищается?
— Всякий, кто убивает, может сказать: я защищаюсь.
— Они ко мне приходят — не я к ним.
— Не убий, с этим все ясно. Остальное еще надо проверить.
— Что значит: надо проверить? Еврей! Ты понимаешь, что говоришь? Они нас убивают, они жгут наши дома, насилуют наших женщин, а тут приходит еврей и говорит, что это еще надо проверить!
— Я о другом говорю. Похоже, мы не столкуемся.
— Знаю… знаю… Не дурак. Знаю, о чем вы думаете. Погладить леопарда, так он успокоится. Еврей не должен так думать. Это не еврейские мысли.
— Пойду посмотрю…
Старый Таг сделал несколько шагов и остановился:
— Что вы сказали? Я не понял. Не еврейские мысли? Что это значит?
— Мир с самого сотворения поделен на евреев и гоев.
— Возможно… Но сегодня это уже не имеет значения.
В городе зазвонили колокола. В костеле и гораздо ближе, в церкви. Каждый на свой лад. Тот, что в костеле, — глухо, а церковный звонко.
Соловейчик и старый Таг прислушались.
— Не люблю, настырные очень. — Старый Таг заткнул уши.
В деревне проснулись собаки.
— Похороны, пожар или моровая, — сказал старый Таг.
Собаки лаяли. Начал, как всегда, цепной, а потом забрехали остальные шавки.
— Надо будет сделать крюк, — старый Таг говорил будто сам с собой, — чтоб не проходить мимо костела. Так меня учил отец, да будет благословенна его память.
— О чем это вы?
Старый Таг промолчал.
Соловейчик пошел вместе с ним к дому.
— Говорят, ваша сестра бросила мужа и детей и выкрестилась. Это правда?
Старый Таг ничего не ответил.
— Я в это не верю. — Соловейчик тронул за плечо старого Тага.
— Да, правда.
