Она повернулась лицом к городу и перекрестилась.
— Горыть, — шепнула.
Из аустерии выбежал еврей в расстегнутом сюртуке.
— Бума здесь не было? — спросил он.
— Нэ знаю.
— А тут его нет? — Он показал на коровник.
— Ни! Ни! — крикнула Явдоха.
— Что там? — донесся до нее шепот старого Тага.
Явдоха вошла в коровник:
— Ну, злизай!
Солома на лежанке зашуршала, и старый Таг спустился по лесенке.
— Кто это был? — спросил.
— Швыдко! Швыдко! — торопила Явдоха.
Выглянула из коровника:
— Ну, выходы!
Но старый Таг сел на пороге и закрыл глаза.
Благодарение Богу, что меня никто не видел.
В деревне запел петух. Этот, самый горластый. Хотя время еще темное, последний час, когда замолкают даже ночные твари в воде, на деревьях и в щелях в стене. Петух своим пеньем отгоняет злых духов. Семь раз пропоет, пока настанет день.
«Благословен Всевышний, наделивший петуха понятием, чтобы он отличал день от ночи».
Опять тишина.
Нет войны. Нет Явдохи. Нет смерти в доме.
Боже, забери мою душу в ту минуту, когда настает покой.
Спасибо Тебе, за все Тебя надлежит славить.
А может, такой, как я, не вправе благодарить? Должен сказать, как написано: «Очисти меня!» Просить, как написано: «Омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня». Просить, как написано: «Окропи меня иссопом, и буду белее снега». Как сказано у царя Давида. Царь Давид, чтоб согреться, взял себе в постель молодую девушку. Ох, бедная наша людская кровь, которой Ты нас наделил! Спасибо Тебе. Нам заповедана скромность. В скромном живет Бог. А псалмы — это Красное море лести. Молитвенник на каждый день и на все праздники, начиная со слов «Блаженны живущие в доме Твоем; они непрестанно буду восхвалять Тебя» и кончая словом «аминь», это все лесть. Ты — Величайший, Ты — Сильнейший, Ты — Единый! Стало быть, Ты лестью живешь? Стало быть, если Ты падок на сладкие слова, то я могу тебе потрафить, сказав: суды Твои отличны от судов людских, ибо нет для Тебя законов, какие есть у раввинов: что трефное, а что кошерное; никаких для Тебя нет законов, ибо Ты безмерен, а у людских законов мера — локоть. И если это не так, пускай ангелы Твои со стыда прикроют крыльями ноги свои и лица. Если все не так, как я думаю, прости меня, не моя вина, что я так думаю, ведь каждая мысль исходит от Тебя. Прости меня, но, если Ты не умнее человека, который всегда готов кинуть камень, есть ли нам что терять? Может, Ты думаешь, я выкрутиться хочу? Верно, Ты знаешь, как оно на самом деле. Знаешь, что не из плутовства рождается моя мысль, но пусть мне кто-нибудь скажет, в каком месте кончается плоть, которую Ты нам даровал, а в каком месте начинается душа, которой Ты нас наделил? В каком месте заканчивается радость души, а в каком начинается радость плоти? В каком месте радость становится грехом? Этого мне никто не скажет, потому что никто не знает. Так же, как никто не знает, в каком месте заканчивается жизнь, а в каком начинается смерть. Как живущий не знает смерти, так радость не знает греха. А если Ты все это сочтешь увертками, я Тебе скажу напоследок: Ты — бессмертен, Ты — один только Дух, так что же Ты можешь знать о смертном теле? Возьми себе немного человеческой плоти, возьми немного человеческих соков — может, тогда поймешь, что если всю жизнь носить в себе смерть и старость, то терять уже нечего.
Старый Таг открыл глаза.
Над ним стояла Явдоха и дергала его за рукав.
— Горыть. — Она показала на восток.
Старый Таг увидел над городом огромную тучу.
— Горит?
— Так, — сказала Явдоха.
Старый Таг поднялся с порога коровника.
— Цэй жид идэ! — Явдоха спряталась в коровник и закрыла изнутри дверь на засов.
Переплетчик Крамер жадно хватал ртом воздух.
— Горит, — сказал старый Таг.
— Я ищу Бума!
— Как это?
— Его нет.
— Что значит: его нет?
— Я повсюду искал.
— Пойду погляжу. Она осталась одна?
— Ее тоже нет.
— Как — нет?
— Ни Бума, ни ее нигде нет.
Старый Таг пошатнулся.
Переплетчик Крамер заломил руки, как старая женщина.
— Бог весть, что он натворил! Он на все способен! Он ненормальный!
— И никто ничего не видел? Кто-то ведь должен был видеть!
— А посмотрите, что делается! — Крамер указал на тучу над городом.
— Может, Гершон что-то знает. Он там сидел.
— Я как увидел в окно, что горит, сразу побежал к Буму. На полу лежала простыня, вот и все!
— Где Гершон? Пойду посмотрю. Может, он у себя.
— Горит, а этого ненормального нет! Тьфу! Да падет на голову моих врагов то, что мне снилось сегодня и прошлой ночью! Он на все способен.
— Ночью, да еще такой, как эта, всякое может прийти на ум. Нет хуже врага, чем собственные мысли.
— Только бы обошлось одним страхом.
— Бог у нас добрый. Он не допустит, столько уже раз не допускал…
— Где он может быть? — Крамер огляделся. — Хорошо, что жена спит. Посмотрю еще там. — И побежал в сад.
Несчастье! Какое несчастье!
Старый Таг направился к дому. На пороге на него налетел Гершон, а за ним — пекарь Вол.
— Горит! — кричал сапожник Гершон.
— Куда летишь? Где ты был? Бума видел?
Гершон его не слышал.
Во двор выскочили также владелец магазина модельной обуви Апфельгрюн и владелец концессии на торговлю табачными изделиями и лотерею Притш.
— Где это? — задрал голову Апфельгрюн.
Сапожник Гершон выбежал на дорогу.
— Куда? Подожди! — крикнул ему вдогонку старый Таг.
Сапожник Гершон показывал на висевшую над городом тучу с огненными хвостами.
— Я тебя спрашиваю: ты видел Бума?! — кричал старый Таг.
— Я посмотрю и вернусь.
Старый Таг вышел на шлях.
— Ты видел Бума?
Сапожник Гершон знаками показывал, что не слышит.
Возле Общедоступной больницы начинается каменный тротуар. Стук подошв быстро отдалялся.
Старый Таг вернулся во двор.
На пороге дома стоял Соловейчик.
— Я узнаю этот знак! Узнаю этот знак!
Апфельгрюн, сжав кулаки, колотил себя по вискам:
