школой для Ярослава Гашека, творца бессмертного Швейка. На международных конгрессах звучит страстный голос Барбюса. За штурвалом самолета гибнут Сент-Экзюпери и Нурдаль Григ. Колесит по миру «неистовый репортер» Эгон Эрвин Киш. Под Мадридом на передовой линии огня в качестве военных журналистов находятся Михаил Кольцов и Эрнест Хемингуэй, а в рядах интербригадовцев воюют Ральф Фокс, Джон Корнфорд, Людвиг Ренн, генерал Лукач — Матэ Залка. Не померкнет массовый подвиг советских писателей в годы Отечественной войны.
Джон Рид, этот поистине журналист на баррикадах, воплощает лучшие традиции революционной литературы. На его долю выпало идти магистральными дорогами эпохи, чувствовать пульс истории. И потому, наверное, зоркий, острый наблюдатель происходившего, он был писателем, все глубже и органичнее вторгавшимся в жизнь. В его лучших произведениях — «Восставшей Мексике» и «Десяти днях, которые потрясли мир» — лирический герой-повествователь — это человек, находящийся в гуще событий, активно сопереживающий со своими героями, отдающий свои симпатии революционным массам.
Творчество Рида и автобиографично, и социально насыщенно. Он пишет «о времени и о себе». Поэтому в его книгах, его репортажах и публицистике неизменно ощущаешь дыхание истории.
Внешняя канва жизни Джона Рида, если охватить пору его юности, мало чем отличается от обычного пути, которым шли его сверстники, американцы из состоятельных семей. Человек, похороненный в Москве на Красной площади в октябре 1920 г., родился в 1887 г. в Портленде на берегу Тихого океана в красивом большом доме судебного исполнителя, известного своей честностью и прямотой; учился в привилегированной подготовительной школе в Мористауне, затем четыре года (1906–1910) провел в Гарварде, считавшемся университетом для состоятельной, аристократической молодежи.
Он вступал в самостоятельную жизнь с ясно выраженной целью — познавать мир и писать об увиденном и пережитом. После кратковременного дебюта в журнале «Америкен мегезин», куда его направил знаменитый Линкольн Стеффенс, в те годы наставник и духовный отец юного поэта, перед Ридом гостеприимно раскрылись двери ведущих нью-йоркских редакций. Его стихи и очерки, отмеченные свежестью взгляда и юношеским темпераментом, обратили на себя внимание. Но Рид не стал бы Ридом, если бы не дал уберечь себя от услужливых соблазнов и той золотой клетки, в которую не раз манили его дельцы газетно-журнального мира.
Талантливый литератор, он обладал живым воображением, чувством слова, умел писать «запоем», мог просиживать ночи за пишущей машинкой. Человек земной, жизнелюбивый, он мечтал о славе, о любви. Личность творческая, он неизменно находился в поиске. Но, наверное, главной внутренней потребностью его натуры была потребность в правде. Он не хотел принимать на веру господствующие догмы, отвлеченные теории вызывали у него неприязнь. С жадностью вбирал он жизненный опыт, осмысляя его с решительной самокритичностью. Поразительно, что в нем, казалось бы баловне судьбы, с юных лет проявилось чувство сострадания к жертвам общественной несправедливости, нетерпимость ко всем формам социального зла и официальной лжи.
Юность Рида была связана с Гринвич-Вилле джем. Это был квартал литераторов, артистов, художников, мятежной нью-йоркской богемы. В канун первой мировой войны Гринвич-Вилледж переживал расцвет: его обитатели жили в атмосфере бурных споров и ожидания перемен. Они решительно сокрушали привычные верования, негодовали на засилье доллара и тиранию трестов, предсказывали неотвратимое обновление всего уклада жизни. В Гринвич-Вилледже формировался радикализм молодого Рида, там, по его же словам, «осмеливались вслух рассуждать на темы, запретные для всего мира», спорили о новых формах искусства, модных философских теориях вроде фрейдизма и интуитивизма Бергсона, о свободной любви, феминизме. Но главной проблемой было переустройство общества на началах справедливости.
Особой популярностью пользовался литературный салон Мейбел Додж. Среди его завсегдатаев были Билл Хейвуд, Джон Рид, литераторы, политики. Там, в кружке, по словам Ван Вик Брукса, родилась идея «союза между рабочим классом и писателями нового поколения».
Джон Рид был в числе тех, кто ратовал за объединение усилий радикально, критически настроенных журналистов с «приходящими на смену более решительными сторонниками социализма»{167}.
И все-таки не споры гринвич-вилледжских бунтарей, а жизнь формировала Рида. Он как-то, быть может и не формулируя этого серьезно, высказал Линкольну Стеффенсу свое писательское кредо: «Я должен увидеть все сам, своими глазами». За окнами его холостяцкой квартирки сверкал и шумел Нью-Йорк, удивительный, манящий город, который захватил его воображение и посвятил в свой тайны. В Нью-Йорке он «впервые написал о том, что видел, испытав буйную радость творчества»{168}.
Воздавая должное Риду, политическому борцу, революционеру, иногда упускают из виду вклад, который он внес в развитие художественно-документальной литературы.
А между тем Рид пробовал свои силы в разных жанрах: писал стихи, поэмы, одноактные пьесы, рассказы, статьи, очерки, книги репортажей. Но высшие достижения Рида лежат в сфере литературы факта, которая завоевывает все более прочные позиции в искусстве XX в. и которую в США называют «фэкшн» (faction). Он особенно много сделал в наиболее оперативном жанре — очерки, даже в его крупных произведениях заметна рука репортера, очеркиста. Они бессюжетны, кажутся смонтированными из более мелких элементов — отдельных сцеп, очерков, коротких новелл. Себя он считал поэтом, видел в поэзии свое главное призвание. Значит ли это, что журналистика, политика мешала поэзии, как на этом настаивают некоторые американские исследователи? Думается, что это мнимое противоречие, ибо и в статьях, и в очерках он оставался художником, мыслил образами.
Новеллы, которыми он дебютировал, «Капиталист», «Куда влечет сердце», «Еще один случай неблагодарности» и другие, посвящены Нью-Йорку, городу трущоб и ночлежек, людям «дна». Они вырастают из частного факта, эпизода, которые Рид словно бы выхватывает из потока городских будней. В этих новеллах, однотипных по структуре, построенных как беллетристически обрамленное интервью Рида со своими героями, чувствуются журналистские приемы.
Рид не только стремится наблюдать своих героев со стороны, но вступает с ними в живой контакт. Скупая, лаконичная деталь, характерная речь героя, полное отсутствие комментирующего голоса автора — все это придает его новеллам характер весьма точного, объективного снимка действительности. Но Рид умеет выделить из потока фактов главные, типические. Внешне жесткая, холодноватая проза Рида уже несет в себе заряд социального критицизма. Его новеллы обнажают изнанку американского благополучия, они вводят читателя в мир изгоев и жертв общества. О развитии его критических воззрений на буржуазное общество свидетельствуют такие его зрелые новеллы, как «Мак-американец», «Дочь революции», а также ряд новелл, написанных в годы мировой войны и пронизанных антимилитаристской направленностью («Глава рода», «Так принято» и др.).
Знаменитая стачка текстильщиков в Патерсоне в 1913 г., очевидцем которой становится Джон Рид, открывает для него новый мир, новую тему. Он приобщается к классовой борьбе пролетариев, отдает им свои симпатии. Его очерк «Война в Патерсоне» (1913), посвященный этому
