событию, выделяется на фоне ранних произведений Рида: в нем уже ощутимы та раскованность, преодоление объективизма, та атмосфера борьбы, драматического накала, которая лучше всего отвечала «взрывчатому» темпераменту Рида. А самый рассказчик предстает не просто как повествователь, но и как активный участник событий.
Но, может быть, в судьбе Рида заключен важный урок: революционными писателями не рождаются, ими становятся. Патерсон еще не означал, что Рид принял участие в борьбе рабочего класса, хотя он уже сделал первый и решающий шаг в этом направлении.
Важной вехой в становлении Рида-революционера стала Мексика. Если кто-нибудь из американских писателей был рожден для того, чтобы написать о мексиканской революции, то им был Рид. Четыре месяца провел он с армией крестьянского вожака Панчо Вильи. Подружился с веселыми и вспыльчивыми «компанерос». Делил с ними ночлег и стол. Танцевал искрометную «Кукаречу». Участвовал в штурме Торреона. Рисковал жизнью{169}.
Не один Джон Рид в качестве корреспондента отправился в эту страну, охваченную пламенем крестьянского восстания. Там было немало других американских журналистов. Но только его репортажи, собранные впоследствии в книге «Восставшая Мексика» (1914), увлекательной, красочной, словно бы напоенной южным солнцем, — не потускнели от времени, вошли в историю американской литературы.
В «Восставшей Мексике» проза Рида, прежде жесткая, скупая, неожиданно засветилась целой радугой романтических красок. Синева неба, белизна глинобитных хижин, раскаленная желтизна пустыни, пестрые плащи пеонов, южная, щедрая красота мексиканского пейзажа — эти образы придают книге особый цветовой фон.
В не меньшей мере поразили читателя своей подлинностью батальные сцены книги. Редьярд Киплинг, признанный мастер изображения войны, прочитав корреспонденции Рида, присланные с полей сражения в Мексике, заявил: «С Джона Рида начинается репортаж». В книге Рида война ощущалась непосредственно, во всей грозной реальности, с кровью, страданиями раненых, визгом шрапнели, смертельной усталостью — без той ложноромантической псевдогероики, которая была характерна для корреспонденций его коллег. Рид словно бы переносил читателя в эпицентр событий, заставлял его слышать гром боя, видеть происходящее глазами солдат. Это отчетливо заметно в сцене штурма Торреона, ставшего сердцевиной книги.
«Восставшая Мексика» стала решительной вехой на пути Рида к «Десяти дням». Особое искусство Рид проявил в создании массовых сцен, исполненных динамики и движения, в которых действует его новый герой — революционный народ. Это солдаты, идущие в поход, и их жены и дети, следующие за армией со своим нехитрым скарбом в товарных вагонах, или это пеоны, встречающие их в пути, пестрый, но монолитный человеческий поток, текущий, подобно реке, в своей неодолимости. Эти люди показаны на привале и в атаке, в бою и в часы отдыха.
Так возникал в книге собирательный образ мексиканского народа, поднявшегося на революционную борьбу. Он складывался из многообразных эпизодов и сцен, из отдельных, словно бы случайно выхваченных «людей из толпы». Но этот на первый взгляд пестрый, хаотичный материал не подавляет: он выразителен и характерен. В книге сказалось присущее Риду искусство отбора типических явлений из разнородного потока фактов, что явилось результатом его верной социальной, классовой оценки событий. Как типичны, многозначительны эти безымянные «люди из толпы», нередко с такой проницательностью выражающие народную точку зрения на происходящее. Ночуя в асьенде, он слышит выразительный разговор бедняков пеонов о церкви: «У попов пет ни стыда, ни совести, раз они при нашей бедности берут десятую часть всего, что мы имеем»{170}. Безымянный, изможденный от голода старик рассуждает: «Революция — это хорошо! Когда она победит, мы с божьей помощью никогда, никогда не будем голодать»{171}. Этот важнейший ридовский прием получит свое дальнейшее развитие в «Десяти днях, которые потрясли мир».
Рельефен образ народного вожака Панчо Вильи, обрисованный многогранно. Рид делает экскурс в его прошлое, показывает Вилью в бою, в момент смертельной опасности, и на привале, в общении с компанерос, мы узнаем о его заветной мечте — сделать Мексику счастливой и убеждаемся в том, как любят его солдаты. Рид не идеализирует своего героя: Вилья неграмотен, грубоват, по-крестьянски угловат, простодушен. Но этот пеон, поднятый на гребень истории, вобрал в себя здравый смысл и талантливость народа. Образ Вильи, вождя крестьянско-демократического крыла революции, оттеняется у Рида очерченной с сатирическим нажимом фигурой Каррансы, лидера либеральных кругов, самовлюбленного человека, склонного к позерству. Позднее, в книге об Октябре, Рид даст столь же острые, язвительные портреты русских меньшевиков.
Рид был непохож на своих коллег, буржуазных журналистов, ловцов сенсации, охотящихся за выигрышным броским материалом. Его проза не только подкупала своей взволнованностью, искренностью. Взгляд на события «изнутри», солидарность с восставшими массами дали ему верное понимание смысла и значения крестьянской революции. Есть немало общего в изображении народной войны у Рида и Серафимовича («Железный поток»), Вс. Иванова («Партизанские повести») и Бабеля («Конармия»): это сходство имеет типологический характер, объясняется известной общностью исторических условий. В целом же в «Восставшей Мексике» были видны зерна того революционного эпоса, каким стали его «Десять дней»{172}.
В Патерсоне перед Ридом был лишь один эпизод классовой борьбы. В Мексике на его глазах развертывалось народное восстание против угнетателей. А когда по возвращении в США он узнал о трагедии в Ладлоу, в Колорадо, расстреле бастовавших угольщиков наемными охранниками, уничтожившими зимний лагерь из палаток, в которых ютились забастовщики со своими семьями, он поспешил на место событий. Как следователь, он собирал документы и факты, которые затем легли в основу его очерка «Война в Колорадо» (1914). Это было решительное обвинение, брошенное в адрес «железной пяты» монополий. Все явственней открывалась перед Ридом глубокая пропасть, разделявшая две Америки. И сам писатель все больше отходил от того класса, к которому принадлежал по рождению.
Четыре месяца спустя после событий в Ладлоу в Европе разразилась мировая война. Тогда в обстановке всеобщей растерянности Рид выступил со статьей спокойной и трезвой: «Война торговцев». В это время он уже называл себя социалистом. Патерсон, Мексика, Ладлоу дали ему неоценимый опыт социального анализа. Он не позволил себя оглушить шовинистической пропаганде; уже в первых очерках он обнажил империалистическую, милитаристскую подоплеку чудовищной бойни. В этом убедила его поездка в Европу осенью 1914 г. Он побывал в Англии, Франции, Германии, столицах воюющих государств и в прифронтовой полосе. И больше, чем зрелище братских могил и разрушений, поразило его другое: покорная безропотность, с которой обманутые люди шли на убой, в то время как социал-демократы, вчера еще шумно декларировавшие свои антивоенные принципы, послушно превратились в социал-патриотов. Тем притягательней был для него пример тех, кто нашел в себе гражданское мужество пойти против течения. В их числе были Карл Либкнехт, Ромен
