Он стал лихорадочно заворачивать пирожки в салфетки. Пирожки были еще горячие, жгли руки.
— Уходим! — крикнул Доктор. — Будут тебе еще пирожки!
— Где? — с тоской завопил Фомин. — Нигде таких больше нет! Только у нас, в России!
Он все-таки запихнул один пирожок в карман, другой — в рот, пока Доктор вытаскивал его из бистро. Просторный зал пригородных касс наполнился криками выбегающих людей и призрачных бомжей. Крик выкатывался на привокзальную площадь, порождая волну паники, которая особенно страшна и причудлива в таких местах.
На улице оказался глубокий вечер.
— Надо отрываться от этого столпотворения! — сказал Доктор. — Слишком много шума!
Они свернули налево в арку, к перронам. Те, кто бежали следом, крича, побежали за ними.
— Ку-га ге-гим? — спросил Фомин забитым и обожженным ртом.
Он боялся проглотить кипящую начинку пирожка, а выплюнуть было жалко. В конце концов он чуть не задохнулся…
— На перрон! В конец! — ответил Доктор. — Там уйдем! Надо от этих оторваться!
На них оглядывались, за ними бежали с испуганными криками, правда, уже немногие, сзади на площади остались крики, свистки, — в общем, кино. Но неумолимые Шули, преследующие их в кричащей толпе, делали это кино жутковатым.
— А они стрелять не будут? — спросил Фомин, едва поспевая за Доктором.
— Не знаю! — ответил Доктор.
— Э, э! Стой!.. — От стоящего багажного вагона на них выскочили еще два милиционера, теперь уже настоящие: сбоку автоматы.
Это были сержант и его напарник.
— О! — удивился и обрадовался сержант. — Старые знако!..
Он не договорил, вернее, Фомин и Доктор ему не дали, им ничего не оставалось делать, как уронить его вместе с напарником, не сбавляя хода.
— А вот эти могут! — сказал Доктор, прибавляя в скорости. — И будут!
— Че, убьют что ли?! — страшно удивился Фомин.
Доктор, обалдевши, глянул на него, но ничего не сказал, только еще прибавил ходу.
— Стой! — донеслось им вслед. — Стой, стрелять буду!..
Все, к кому это не относилось: пассажиры и провожающие, проводники и носильщики, — все тут же встали, а потом, для верности и легли поближе к вагонам. Теперь Доктор и Фомин были хорошо видны на перроне, освещенном фонарями. Но пока еще на платформе были люди, стрелять не будут, мелькнуло в их в головах. Словно в подтверждение раздался выстрел. Фомин нырнул вниз и чуть не упал.
— В воздух! — успокоил Доктор. — Когда же… этот перрон… кончится?..
Они дружно обернулись. Милиционеры бежали уже все вместе, метрах в тридцати-сорока. Некоторая механистичность выдавала участковых-кукол.
— Приготовься! — скомандовал Доктор.
Фомин увидел светлеющий на фоне ночи край перрона. Людей впереди уже не было, только сплошные сияющие линии путей, уходящие в темноту.
— Сейчас… стрелять… будут… — выдохнул он, стараясь не отстать от Доктора.
— Только не думай ни о чем опять!.. — Доктор оттолкнулся от края платформы.
Фомин сделал то же самое. Последнее, что он видел и слышал, это дым, стрельба, крики и резкий свист маневрового паровоза. Какие-то странные у нас переходы, подумал он, проваливаясь в светящуюся глубину. Миллионы слепящих световых точек-лучей неслись ему навстречу со страшной скоростью, и он болезненно ощутил, что тоже стал одним из таких лучей.
ЧАСТЬ 2. ФОМА
7. Мэтр
— По живым людям стреляют! — возмущался Фома, сидя на берегу какой-то реки. — Пирожки не охлаждают!.. И еще вопрос, Док, коль скоро ты молчишь, как рыба об лед: эти две куклы все время теперь будут за нами гоняться?
Доктор не отвечал. Он соср едоточенно смотрел на воду. Река в этом месте делала поворот и о чем-то негромко и нежно болтала со склонившимися деревьями у запруды, устроенной бобрами. Дальше, за поворотом, слышались неясные голоса. Увидеть говорящих мешали заросли кустов и деревьев, да и не хотелось этого совсем — в атмосфере была разлита какая-то особенная тишь и благодать, словно где-то под Вологдой или в Вермонте. Вот так бы сидеть и молчать вечность… и есть, есть!.. Так нет же, пропал пирожок! Фома сокрушенно осматривал вывернутые карманы.
— Док! — тихо позвал он. — Не посмел бы нарушать ваши думы, но пирожок пропал!..
Фома перкнул губами, показывая свое отношение к этому, и стал развивать актуальную парадигму пирожка:
— Он, наверное, подумал о чем-то земном, о чьей-то более удачливой пасти и остался там, на перроне… под сапогами… под пулями! — нагнетал обстановку Фома.
Последние слова он почти простонал и посмотрел на Доктора. Никакой реакции.
— Ну, ты понимаешь, о чем я: пирожок надо помянуть хорошим обедом!
— Интересно, бывает такое состояние, когда ты не хочешь есть?
Доктор оторвался от своих картин.
— Теоретически, — добавил он, видя ответ на возмущенной физиономии Фомы.
— Да я не ел сегодня!.. Практически!
— У тебя наряду с алкоголизмом еще и булемия.
— Это от нервов, Док, все от нервов, вы меня вымотали!
— Хорошо, — вдруг согласился Доктор. — Посмотрим, что там за кустами, и пообедаем. Они нам, кстати, и скажут, где это можно сделать.
— Доктор! — в восхищении заорал Фома, но тихо: только до кустов, за которыми шла какая-то таинственная беседа.
Возле воды, под огромным, дремучим и кряжистым дубом, сидел дед такой же старый, высохший и корявый, как исполинское дерево, словно они с дубом были родственники и росли из одного корня. Рядом с дедом нетерпеливо приплясывал мальчишка, лет двенадцати. Дед ему что-то наставительно выговаривал, удерживая за руку. Одеты они были, по мнению Фомы, в стиле самого распоследнего гранжа: все рваное, какими-то собаками драное — дыра на дыре.
— Как думаешь, знают такие оборванцы, что иногда надо кушать и что для этого
