две большие военные кошки.
— Больше не будем! — заверил их Фомин вдогонку. — Поезд-то ушел, чего кричать?
— Док, мы где, на вокзале что ли?.. — Даже сейчас Фомин не верил глазам своим. — А почему мы не…
— Потому что ты мешок дерьма… бам-бам-бам! — задумчиво выругался Доктор, изучая расписание. — О чем ты думал, когда бежал за мной?
— Ни о чем, орал.
— Ну это я слышал. Распугал тут всех. Документы пришлось рисовать, наряд вызывать ложно. Кто у тебя в Питере или где там еще?..
Доктор, засунув руки в карманы и покачиваясь на мысках, очень сдержано пытался понять сей зигзаг.
— Может, у тебя встреча здесь назначена, а? Опять какая-нибудь настоящая любовь?.. Ты можешь хотя бы во время перехода не думать о бабах? Мы же могли и под маневровый попасть!
— Может для тебя все просто, а я лишен благословения!
Фомин пропустил замечание насчет Питера. Ну подумал чуть-чуть в Ярославском направлении. В том письме неизвестная писала ему, что проводит почти все свое время до глубокой осени в Мамонтовке. Неужели это могло сбить курс Доктора?
— Забудь об этом! Ты можешь перемещаться, — успокоил его Доктор.
— С вокзала на вокзал?
— Ты можешь перемещаться! Только не тяни одеяло на себя. Отсюда тебе без меня не выбраться, но там будет все в порядке!
— Не уверен. И вообще ты, по-моему, затеял безнадежное дело: я тебе и тут, и там обуза, — санкция Ассоциации всеобъемлюща, во всяком случае на выход отсюда!
— Но сюда-то ты как попал?.. Значит, переместился!
— Да ни фига не переместился! Я вывалился сюда из твоего перехода, у меня и раньше такое было! Усну в одном месте, проснусь в другом, но все это здесь и никак не дальше!.. Мне отсюда не выбраться…
Доктор с досадой огляделся, словно ища доказательства. Взгляд его снова уткнулся в расписание.
— Ну, что я говорил, смотри!..
Он указал на табло. Фомин непонимающе уставился на расписание.
— На дату смотри! — подсказал Доктор. — Вчерашний день! Ох и любишь же ты, Фома, свое прошлое! Или опять жалел, что со мной связался?
Фомин любил свое прошлое и жутко жалел, что когда-то связался с Ассоциацией и Доктором, в частности.
— Это твое перемещение! Ты можешь!
— Я есть хочу!.. — Фомин совсем не разделял энтузиазма Доктора.
Через пять минут они стояли, нежно и сладко обволакиваемые теплым запахом печеных пирожков «Русского бистро».
— Русское бистро — величайшее изобретение человечества, после паровоза, — делился Фомин с Доктором, заставляя стол дымящимися пирожками с капустой.
— Сейчас пивка, потом они остынут и мы их, — ласково бормотал он, поднимая осоловелые от предстоящего глаза на Доктора.
Было видно, что больше ни в какие переходы он не собирается и никакие замки с их смертельными петлями не в силах поколебать решение, принятое его пищеварительной системой. Стол ломился. Доктор с изумлением смотрел на разомлевшего приятеля, его переходы из одного состояния в другое пугали.
— Водочка, водочка, а вот водочка…
В бистро зашла старушка с потрепанной коленкоровой сумкой модной у хозяек 60-х годов. Шла она как бы по своим делам и ни на кого особенно не смотрела, опуская и поднимая взор, только между делом делилась со всеми: «водочка, а вот русская водочка, кому водочки». Глаза ее при этом, словно рентгеном, просвечивали каждого, кто попадался на ее пути, на предмет: может, не может, свой или ментовской?..
— Бабуля! — ласково позвал ее Фомин. — Ну-к, давай, что у тебя есть самого лучшего!
— Ты что с ума сошел?! — оторопел Доктор; но на столе уже стояла она, родная, прозрачная слеза, через которую видно, откуда есть пошла земля русская и другие несчастия самой большой политической географии.
И конечно, Фомин ничего уже не слушал, не слышал даже, после всех этих прыжков в окно, страшных Шуль, сержанта… Деловито, без лишних слов, но очень споро, как ханыга в подворотне, он хлопнул первые сто пятьдесят и начал вкусно закусывать.
— Ты только посмотри на нее! — сказал он, после исполнения первой позиции.
— Ни на кого не смотрит, а все видит: кому водка нужна, а от кого держаться подальше. Такую запусти на денек в министерства всяких дел, и с утечкой информации будет покончено навсегда! Она же выявит всех этих оборотней в погонах и предателей-космополитов, и Россия будет спасена! В который раз! Всего за один день, Док! Куда ФСБ смотрит, не пойму?! Ну чего ты смотришь на меня! Вот тебе бы она ни за что не продала, потому как ты чужеродный элемент, не наш! Это чувствуется, понимаешь! А я… — Фомин погладил себя по тому месту, куда исчезали пирожки. — Я здесь в доску свой, рассейский! Мне водочка полагается!
— Доска ты стоеросовая! У тебя же переход сейчас!
— Какой переход, Док, забудь! Я остаюсь, я понял, что не могу без этого!..
Фомин широко обвел рукой стол, где капустные пирожки окружали, словно цыплята наседку-мать, бутылку водки.
— Сейчас бы еще квашеной капусты! — Мечтательно завел глаза горе он, а когда снова посмотрел на Доктора глаза его расширились от ужаса.
— Эт-то что?! — спросил он, тыча пальцем за спину Доктора, и вдруг завопил, напугав публику и персонал. — Док, они здесь!..
В открытую дверь бистро входили два Шули. Руки они еще не подняли, но цветуще-идиотский вид деревенской молодцеватости и синхронность движений, а также неумолимость, сквозившая в каждом движении, уже напугали посетителей. Кто-то вскрикнул вслед за Фоминым, кто-то кричал просто так, от страха чужого страха, еще не понимая в чем дело, но зная, что добром это не кончится, но почти все, на всякий случай, кинулись к противоположным дверям. Образовалась пробка.
— Уходим! — быстро сказал Доктор.
— А пирожки? А водка? — в отчаянии спросил Фомин. — Я есть хочу!
