эти взгляды на богословских основаниях.
Интересно, что критика Ньюмена не имела отношения к тому новому кризису веры, который вскоре должна была вызвать теория Дарвина. Его доводы предшествовали дарвиновскому «Происхождению видов» и основывались исключительно на убеждении, что подход Пейли неудачен и может заманить христианское богословие в ловушку катастрофически ошибочной апологетики, которая уже не в первый раз делает неверный поворот. По мнению Ньюмена, эту ошибку уже давно необходимо было исправить.
Некоторые более поздние викторианские писатели считали, что теория эволюции позволила подходу Пейли развиться в более верном направлении. Как показал Джеймс Мур в своем обширном исследовании христианских откликов на дарвинизм, многие полагали, что очевидные недочеты во взглядах Пейли на биологию, в особенности понятие «совершенной адаптации», были исправлены благодаря теории естественного отбора[357].
Что еще более важно, некоторые авторы отказались заниматься, как Пейли, конкретными адаптациями и предпочли сосредоточиться на том факте, что эволюция, по-видимому, управляется вполне определенными законами. Тут мы видим явное применение к биологии подхода, разработанного в Средние века Фомой Аквинским и изложенного в «Эссе о духе индуктивной философии» Бадена Пауэлла (1855)[358].
Существенно то, что естественная теология Пейли представляет собой финальный аккорд интеллектуального движения, возникшего после великой ньютоновской революции конца XVII века и к середине XVIII века уже полностью зашедшего в тупик. Пейли переработал старые идеи, не подозревая, что их и без того слабый авторитет вот-вот обнулится. «Происхождение видов» Дарвина и более поздние труды следует рассматривать как опровержение идеи начала XVIII века, к которой ведущие христианские писатели начала XIX века относились с подозрением.
Так почему же Пейли работал с идеей статичного естественного порядка, установленного раз и навсегда Богом в первичном акте творения? Замкнувшись в этой статичной концепции, он загнал себя в угол. Ни он, ни его последователи не cмогли осмыслить ни геологические свидетельства о древности мира[359], ни новые данные об изменениях, которые накапливаются в популяциях организмов с течением времени. Теология Пейли была сформирована научным мировоззрением раннего Нового времени, которое заставило его воспринимать творение в статичных терминах[360].
Христианство не является статичным, скорее оно подобно растущему организму[361]. Основанная на Библии, христианская богословская традиция всегда помнила о необходимости интерпретировать этот основополагающий текст как можно более адекватно. Это привело к спорам внутри церкви о том, каким образом понимать некоторые библейские тексты. Уже в первые 500 лет христианства был выработан ряд основных принципов, один из которых заключался в том, чтобы толковать Библию в творческом диалоге с естественными науками своего времени.
Наиболее влиятельным богословом той эпохи был Августин Гиппонский (354–430), сыгравший особую роль в выстраивании взаимосвязей между библейской герменевтикой и наукой. Он подчеркивал важность уважения к научным выводам в отношении библейской экзегезы. Как заметил Августин в своем комментарии к книге Бытие, некоторые из ее отрывков действительно поддаются различным интерпретациям, поэтому важно использовать науку, чтобы определить, какая из интерпретаций является наиболее предпочтительной:
«Но когда речь идет о предметах таинственных и удаленных от нашего взора, то, что бы мы умного об этом не прочли, что могло бы, подкрепленное одушевляющей нас спасительной верой, породить новые и новые мнения, мы не должны излишне твердо прилепляться к какому-нибудь из них, чтобы не рухнуть вместе с ним, если более тщательное исследование истины ниспровергнет его. Особенно же следует остерегаться, чтобы, ратуя за свое собственное мнение, мы не подменили им мнения Писания, желая при этом, чтобы наше мнение было и мнением Писания; напротив, мы должны желать, чтобы мнение Писания было и нашим мнением»[362].
Августин настаивал, что библейское толкование должно учитывать факты, которые можно считать обоснованными. Такой подход к истолкованию был направлен на то, чтобы христианское богословие не попало в ловушку донаучного мировоззрения. Этот мотив всегда был доминирующим в западной традиции толкования Библии, что не исключало споров о том, какой подход является наилучшим. Такие дебаты происходили с учетом проб и ошибок, что позволяло выявить наилучший способ интерпретации библейских текстов в ходе длительных обсуждений и исследований.
Один из таких споров разгорелся благодаря Уильяму Пей-ли. Не так уж важно, что с исторической точки зрения его подход был одним из наименее удачных образцов богословского авантюризма. Мы не можем принять «вигский взгляд на историю», который восхваляет успешные исследования и осуждает те, что закончились неудачей[363]. По знаменитому выражению Арнольда Тойнби, христианская теология, как и сама человеческая цивилизация, – это «движение, а не состояние, путешествие, а не гавань»[364]. То же самое можно сказать и о научном методе. Процесс исследования имеет важное значение.
Как мы уже подчеркивали, обсуждение подхода Пейли к христианской апологетике велось еще с 1800 года и было по существу завершено к 1850 году, еще до публикации теории Дарвина. Каков вердикт? Это был неудачный эксперимент. Настало время заново открыть старые подходы к апологетике и разработать новые, не запятнанные неудачами Пей-ли. Однако влияние Пейли было столь велико, что его идеи удержались в викторианской культуре, а с ними сохранилось и в статичное, по существу, понимание живой природы, которое ошибочно считалось взглядом, свойственным христианству. Неудивительно, что так много богословов хотели вернуться к более раннему и в то же время более подлинному богословию, отодвинув авантюризм Пейли в сторону.
Докинз считает подход Пейли к биосфере типичным и нормативным для христианства, и это допущение играет ключевую роль в его оценке богословского значения дарвинизма. Также Докинз, по-видимому, полагает, что интеллектуальные аргументы в пользу христианства в значительной степени, если не полностью, основываются на телеологическом аргументе о божественном замысле, сродни тому, что предложил Пейли. Однако богословы не согласны, что христианская вера станет иррациональной или необоснованной, как только мы откажемся от аргументов в духе Пейли. Докинз приводит превосходный набор доводов против Пей-ли, создав впечатление, что вслед за этим должен последовать и отказ от Бога.
А что, если просто забыть о Пейли и вернуться к библейской экзегезе и богословским методам ранней церкви? К сожалению, этот исторический эксперимент заведомо неосуществим. История, как и эволюционный процесс, описанный Дарвином и Докинзом, необратима и подвержена действию непредвиденных обстоятельств, которые находятся вне экспериментального контроля. Случайность одинаково важна как в биологической эволюции, так и в культуре. Но можно и нужно сказать следующее: если бы дебаты по поводу теории Дарвина происходили в грекоязычной церкви IV века, все сложилось бы совсем иначе[365]. Таким образом резко негативные взаимоотношения дарвинизма и религии, о которых говорит Докинз, связаны с конкретной исторической ситуацией, возведенной им в универсальную богословскую необходимость. Даже принимая
