же быть что-то к чаю.
Всплеск руками, случайно запихнул в рюкзак одежду, в которой собирался ехать. Длинное а-а-а, копошение, ворошение. Одежда по всему полу, будто разделся десяток человек. Все в номере становится тобой, чувство, что я где-то в твоей утробе. В желудке, может – где там полости у мужчин? Тайфун стихает, возвращается порядок. Надо все-таки встать, еще завтрак, да и хочу тебя проводить.
На вокзале бессмысленная суета. Твоя стихия, без толкотни и жизнь не мила. А мне без тебя. Верю, что скоро пройдет. Надеюсь. Почему на вокзалах всегда этот запах? Какая-то застоялая жженая резина. Так пахнет мое горе.
– А ведь вкусные были конфеты, – как-то впроброс говоришь ты, такой вот смол ток от нечего делать.
В одной книжке писали, что всяким дерьмом кормят Адамов Евы. В книжках – врут. Что ж, была рада знакомству! Передавай привет супруге, сучий ты потрох. Какое-то скомканное прощание, не реву, ой, реву. Уебывай уже с моих глаз, командировочный. Как бы теперь не сдохнуть.
Купила новую симку, скопировала нужные контакты, старую смыла в унитаз. Фамилию мою ты не знаешь, я твою тоже. Дел осталось всего на неделю – как их не делать? Буду делать. Можно бы съехать в другой отель, чтоб быстрее успокоиться, но тут оплачено, а денег у меня негусто. Как-то буду терпеть. Не станешь же ты звонить на ресепшен. На следующий день позвонил, не подошла. Это же все, да?
Мое дивное, спокойное Братское. Никакого подвоха, лишь тишина. Деревья как узоры, иней. Здесь тело меня особенно легко слушается, быстро скольжу по аллее, едва касаясь земли, перемещаюсь, куда хочу. Вот гимназистка из музыкального, мертвая дольше, чем была живая, раза в три. Какой-то композитор, у него памятник в виде ствола дерева, болтают, что это масонский. Где-то неподалеку должен лежать один из первых переводчиков Камю, но я его никак не найду, прячется он, что ли. Директор цирка всегда на посту, желтый памятник, желтый цирк. Трое парнишек, которых убило в моем универе лет за двадцать до моего рождения. Чем их там убило, знаниями? Преподавали, наверно, получше. Так ведь и наши не все живы, как-то так вышло.
Полуброждения, полуполет. В конце аллеи движение, шарится кто-то, ну пусть. Нет, стоит на месте, копает. Копает! Ноги бы уносить, но я никого не боюсь. Проскальзываю ближе, да, твой затылок, весело падают комья земли, работа спорится. Могильщик румян и любим.
– На вот тебе. – Тянет мяч-попрыгун из кармана. Что мне с ним делать. Взяла. – Фамилию свою скажешь?
Обиделся, верно, укокошить решил. Теперь простил. Я-то скажу, но ты ж не запомнишь! Запомнил, нашел, написал.
Через несколько дней я собирала вещи и заглянула под кровать в поисках потерянного носка. Носок черти с квасом съели, а вот мяч-попрыгун был вполне себе цел.
* * *
Что там эти переписки, скука же смертная. Знаешь, когда почистил зубы, гадаешь, когда сношался. Тоска! Ночные прогулки куда интереснее. Кладбища мои присмирели, ведут себя как паиньки. Пишешь, что это ты все уладил, ну конечно, все ты, болтай больше. Занесет нас еще не туда, как пить дать, лишь бы выбраться. На Братском ты начал стройку: «Нумера будут!» Деятельный и практичный ум. Кто ж тебе возит стройматериал? Ай, да не мое дело.
Я дома, в родительской квартире на окраине. Таскаю к себе Пьерошку, ну, в кукольный театр даму не приведешь. Просыпаюсь среди ночи и несколько мучительных секунд пытаюсь сообразить, кто это. Стекленею средь разговора, вздыхаю невпопад. Пропала Мальвина, невеста твоя, блядь. Да какая ж из меня Мальвина, Папа Карло я, в любой деревяшке родную душу выглядывающий.
Полгода прошли невнятно, но по-своему счастливо. О том, чтоб увидеться в самом деле, речи не шло, и это грустно, но не так уж и нужно. Худшее проклятье «чтоб мне пусто было», ну так вот, теперь мне не пусто. Остальное – помарки, мелкие промахи судьбы. В мае на голову рухнуло новое лето, так у нас и бывает, снимаешь куртку, сразу разденешься до трусов. Наконец появились деньги, жить с родителями на окраине мне в край опротивело. Настало время вернуться в центр, где каждое лето Ростов превращается в Эр Эй. Я стала искать новую съемную.
Пару раз ходила смотреть без толку, все было не то. А тут вот же, в моем доме на убийственно халтурной улице, да еще и недорого. Иду знакомым маршрутом. Низенький мой старый город с перепадами исподтишка. Только расслабишься от соразмерности и гармонии, и на тебя выпрыгнет дубайская высотка. Шутки все, розыгрыши.
У подъезда встречает брюнетка, лет на пять меня старше. Вся лепная, нарядная, а чуть забудется, гэкнет так, что и мне смешно. Поднимаемся пешком на второй, блестящий замочек в двери, мелодичный металл щелчка. Студия точь-в-точь как моя прошлая, только все намного новее, праздничнее.
– А кто здесь раньше жил?
Брюнетка кривит налитую губу, чуть вскидывает бровь, смотрит куда-то мимо.
– Это первая сдача, я сама тут жила.
Брешет как дышит. Что ж тут за погром был, что пришлось так все вылизать?
– Ну что вы, определились? Желающих много.
Некоторые вещи делаешь просто потому, что должен, пусть и не знаешь зачем. Подписала договор на автомате, на следующий день перевезла вещи, никому ничего не объясняла. В первый же вечер казалось, что сижу под стеклом, а за мной наблюдают. На другой – заметила тень за спиной. На третий – заорала, когда увидела в отражении лицо чужой женщины. Вот умница, в ад сбежала, а наследила в наследство.
Раз ножи не летают, значит, тут не опасно. Просто тревожно и тяжко, но что-то ж меня принесло здесь жить, должен тут быть смысл. Ночами будил странный вой, то ли кошки, то ли младенцы. Звякали стаканы невпопад, как в поезде. Терялись вещи. Вышагивал марш под гулкие трубы. Две недели спустя ты спрашиваешь, где же я шляюсь, нумера готовы, вокруг зацвели гигантские одуваны. А ведь и правда, не снятся мне мои кладбища. Рассказываю как есть. «Ну ты мячиком в стенку постучи». Один совет лучше другого, но правда ведь как-то стихло. Всю ночь провисела на твоей шее, трогательная и жалкая.
Пьеро новой квартирки не выносил, едва перешагивал через порог и начинал задыхаться, бедная моя куколка. Вернуться в то лето сложней, чем с того света на этот. И ведь все здесь, мир явлен и открыт. Набережную также потряхивает в поисках удовольствий, на неделе семь пятниц – да когда ж вы все работаете, если
