отвесные — никак не забраться и не спуститься. Я было за веревкой побежала, да боясь, что не успею, разогналась и вдруг, чую, ноги мои земли не касаются, и ветер в ушах свистит. Обернулась — за спиной крылья янтарные, тут-то с перепугу в кусты ракитника и брякнулась. По потом вновь обернулась и вытащила Дракоста. Оцарапала, правда, сильно. Не умела силу рассчитывать. Он иногда бахвалится в бане старыми шрамами. А еще говорит, что первые драконы превращаться не умели, только те, кто долго бок о бок с людом жили, пищу с ним делили, обычаи перенимали, духом проникались, только те научились в мужиков иль баб перекидываться.
— Так выходит и наше дитя сперва ящером будет? — Возгар поморщился. Все же странно было ему себя отцом драконьим ощущать.
— Зависит от того, есть ли в нас миру нужда. Мы ж часть его, творцы и защитники… — Яра замолчала, будто пробуя следующее откровенье на вкус. — Я же тоже долго гадала, зачем родилась в мир, где к ящерам лишь ненависть, а от драконов лишь зло. Но, видно, на роду был написан и грот этот, к которому бездыханного рыбака прибило, и община, где последние, правду ведающие, живут, и ты, потомок Светозара, ставший и болью моей душевной, и радостью сокровенной. А уж кого союз наш породит, то лишь Скёль иль Видана предсказать могут, и то, если откроется им сокрытое.
— А в «Брюшке»-то что делала? Неужто по мне соскучала и найти захотела?
— Искать не искала, но увидев, признала сразу, хоть без малого двадцать лет прошло. Зимич ж тебе рассказал — наемница я. Заказ был, след к таверне привел. Навию я искала, что из колыбели дитя похитила. При том странно так — много зим с того случая прошло, но уверял меня староста, что встретил на ярмарке молодуху один в один его женка почившая. И решил, что, то дочь его, уже много лет как пропавшая. Оказалось, случаи подобные еще были, да не с людьми — из зверинца одного детеныш пардуса черного*(пардусами на Руси называли леопардов. Черный пардус — пантера) исчез, а у богача бесследно из клетки змея диковинная пропала, такая что младенца в один присест проглотить может, и все это в один год. Только, что ищу я тогда не понимала, но чуйка драконья верным следом вела, покуда в «Брюшке» у тебя промеж ног погань ту не увидала.
— Ну-ну, погань, скажешь тоже. Тебе той поганью вон дите заделали, да и ночью совсем другими словами поминала, — наемник показательно нахмурился, хоть и понял прекрасно, что речь про Эспиль. Яра хихикнула и ткнула Возгара локтем под ребра.
— Навия — перевертыш, из тех, что облик менять способны, да не как я, лишь из дракона и обратно. Такие твари в любое живое существо обернуться могут, если съедят его целиком.
Лучник присвистнул:
— Прям в любое? И в быка, и в жабу?
— В жабу вряд ли, только если она до людского размера вымахает. Форма лишь меняется. Полюбовница твоя большой черной кошкой обернуться может, и девкой черноокой.
— Птицей еще…
— Сириной. То исконный облик ее.
— Выходит и кошку, и девку Эспиль съела?
— И многих других. Прожорливая гадина до детенышей. Взрослого человека или зверя сожрать за раз утробы не хватит.
— А от Скёль то ей что надо? Та хоть и тощая, но младенца крупнее.
— Вкусная она, — Яра грустно улыбнулась на мужское недоумение. — Видана такая же, да и Брита ей под стать. Но у знахарки защита сильная, а старуха жилистая, за долгую жизнь людского много впитавшая — в зубах застрянет и поперек горла встанет. Скёль же, что вода ключевая иль первый снег, и бодрит, и на губах тает и силу дает. Съесть ее Эспиль не съела б, но выпила досуха.
— Интересно, знает ли Крез, кто у него в постели завелся, или за девку обычную ее привечает? — Возгар задумался. По всему выходило, что скальд лишь случайность подвернувшаяся, а не основное блюдо, намеченное навией. Яра вопросительно выгнула бровь, и пришлось поведать и про слабость юного вэринга, и про хвост Дировых выкормышей, что за ними от Бабийхолма тянулся.
— Я почуяла ее на ладье, но найти не смогла. Улетела раньше, видимо. Потому и тебя оставила — затемно на поиски отправилась.
— А сучколапый с ней был? — Возгар нахмурился, вспомнив давнего соперника.
— Не могу сказать. Полукровок драконье чутье не слышит. Оттого они в Битве Пепла и Злата преимущество имели.
Осознание надвигающейся мглы обожгло душу воина, и драконьи бусины на шее отозвались жаром. Не стал лучник до поры озвучивать Яре своих подозрений, лишь накрыл ладонями округляющийся живот и прижал к себе плотнее.
* * *
— Ну что, полетим, поплывем или поедем? — Яра задорно рассмеялась и закрутилась на песке огненным волчком. Черный берег позолотило янтарными брызгами, а над медными волосами вскинулись кожистые крылья. Лучник одновременно залюбовался ладной фигурой и поймал себя на странной мысли — ящеры больше не вызывали в нем ненависти. Драконья душа расправлялась в груди, рвалась в первый полет. Но меж тем страх — сухопутный, подспудный людской скребся у сердца.
— Неужто трусишь? — Рыжая, наполовину обратившись, уже едва касалась ступнями земли.
— Не могу представить, что ты меня будто мешок с брюквой над Фьордом поволочёшь, — хмыкнул, скривив губы, а самому стыдно стало от собственной опасливости.
— Отчего ж, как мешок? — Яра уже взмыла над берегом — полудева, полудраконица. Брызги золотого света дрожали на волнах, разбиваясь о камни янтарными искрами. — Обниму, как друга дорогого, ближе которого в целой Вельрике не сыскать и за ее пределами не найти, прижму к сердцу руками нежными, поцелую в уста сахарные и вскружу тебе голову, так, что полет тебе сном наяву покажется. Ну что, уговорила? — задорным огнем брыжжали карие глаза, манили, уговаривали, обещали.
Возгар улыбнулся и взял протянутые к нему ладони в свои. Разве ж мог он, потомок дракона, противиться той, с кем узами самой судьбы связан? Не мог, да и не хотел. Яра сверкнула зубами белыми, уже острыми, как драконьи клыки. Рассмеялась, опаляя дыханием, жарким, как горящий очаг, и припала к губам мужским поцелуем страстным, да коротким. Ибо в следующий миг уже не девичье лицо, а морда ящера задевала разметавшиеся по ветру черные пряди, и не руки нежные обвивали тело жилистое, а драконьи когти смыкались на спине.
Они взмыли над черным берегом, над стальной гладью Фьорда и над крутым утесом, скрывающим в недрах своих укромный грот. Не различить с высоты было плещущегося
