него сейчас имеет смысл. Яра шагнула навстречу:
— Ты.
Мир рухнул на плечи Возгара, Фьорд вышел из берегов, солнце описало круг по небу, и зарница перечеркнула ночь. Тяжестью налилось сердце, чтобы взвиться под горло и перехватить дыхание, а потом в один миг разлететься осколками, наполняя кровь яростью первозданной жизни, искрящимся счастьем, все еще не верящим до конца:
— Как?!
— Для первого раза жаловаться грех. Но второй такой я бы точно не захотела. Как вспомню, так смех берет, а уж зим двадцать с тех пор миновало.
— Брешешь… — без уверенности выдохнул воин, чувствуя слабость такую, что хоть сейчас в песок коленями вались, и вместе с тем силу, требующую взять с рыжей ответ, чтоб опосля стиснуть ее в объятиях и боле никуда от себя не пускать.
— Ящеры в мир нарождаются лишь, когда нужда в них есть. А коль никто того не ждет, мольбы не возносит и желаний подспудных не таит, драконы пасти не сунут, крылом не махнут и хвоста не покажут. Кому охота незваным на пороге стоять, да при том во всех бедах виновным быть? Вот и дитя потому не спешит, что ни мамке, ни батьке, никому до него тяги нет.
— И сколько так ты можешь? — Возгар не скрывал удивления.
— Да покуда стрела твоя меня не пронзит, иль другой охотник, порешительнее, голову с плеч не снимет, — невесело усмехнулась Яра.
— Не позволю! — рявкнул воин, чуя, что заполонил его внутренний огонь, и нет больше мочи ему противостоять. — Покуда жив я, живота не жалея и себя не помня, защищать вас, буду!
И не сдерживаясь боле, откинул лук, погасил стрелу во влажном песке и распахнул объятия. Яра кивнула кратко, соглашаясь на горе и радости, и шагнула в протянутые к ней руки. Под янтарной кожей бились два огненных сердца, и вторило им третье в могучей богатырской груди.
* * *
В черном гроте взвивались искры. То не огонь разгорался в ночи, и не звезды с небесного Фьорда заглядывали в чертог — любились двое, как впервые познавшие себя, открывая заново потаенную глубину.
— Знать, правдив тот сон, где девка босоногая меня-мальца, сперва о камни прибрежные чуть не убила, а после зябкого своим телом согревала? — приговаривал Возгар, целуя бедра покатые, горячие на ощупь, что угли из костра.
— Тебя к берегу вынесло полумертвого, жаль стало — вдруг русалки такого красавца заберут, — Яра посмеивалась, сбиваясь на стоны, пропуская сквозь пальцы пряди темных волос, направляя ласками, отдаваясь нежности.
— Жалостливая, значит. Оттого и Туровых вэрингов из шторма вытащила?
— Оттого. Глупая я, видать. Не смогла в стороне остаться, хоть Дракост и наставлял — не казаться людям в драконьем обличии. Но не сдержать на земле натуру, что рождена над миром парить… Вот так хорошо, да… — выгнулась навстречу, щуря янтарные глаза, выпуская в песок длинные ногти.
— Ты гляди там, не обратись ненароком, я еще не настолько обвык, чтоб с ящеркой любиться начать, — остерег Возгар, целуя кожу, покрывшуюся узором золотой чешуи.
— Знал бы ты, каково это впервые собой быть, — прошептала Яра, возвращаясь в девичье обличие. — Похлеще медовухи пьянит.
— Шустрая больно, — усмехнулся Возгар, нависая на локтях и любуясь сверху. — Ты вон сколько лет в небесах паришь, а я лишь поутру узнал, что и сам от драконов род веду. Может, однажды с собой в полет возьмешь?
Стоном согласия ответила ящерка, то ли на слова, то ли на вошедшую в женское естество удаль богатырскую.
— И мне б того хотелось, да только лишь в древних сказках у двоедушных крылья растут.
— Так и драконов сто лет никто не видывала, а тут, глядь, одна уж и подо мной, — не успел воин договорить, как Яра взвилась, подминая, оседлала, что жеребца норовистого.
— Под тобой, говоришь?! — ухмыльнулась, белоснежными перлами раззадоривая, да откинулась так, что стало им двоим не до бесед.
Рассвет робкими первыми лучами расчертил темный грот. Двое спали, укрывшись одним плащом, утомленные ночью, полной любви. Плеснула хвостом шустрая выдра. Громко заржал пасущийся над крутым обрывом конь. Не услышал Возгар, лишь поежился от прохлады, теснее прижимая Яру к груди. Быстрая тень перечеркнула утренний свет, зашуршал под осторожными шагами песок. Дрогнули вежды, сквозь ресницы сонно глянули карие вишни глаз.
На границе света и тьмы стояло существо — с телом женским, ногами звериными, хвостом змеиным, крылами птичьими. Щурились от солнечных лучей привыкшие к мраку, подведенные сурьмой очи. Не по-людски длинный язык облизал губы, сверкнули острые клыки.
— Позже, — сорвалось с шипением.
Яра резко села, отряхиваясь ото сна — проем был пуст. Только быстрая тень мелькнула над берегом, да волны с шелестом перебирали мелкую гальку, замешивая в темный песок.
— Поморники, что-то раскричались, — сказала самой себе, унимая тревожно бьющееся сердце.
— Куда опять собралась? — недовольно забурчал, заворочался Возгар, утягивая ее обратно под покров плаща.
— Тут я, тут, — мирно улыбнулась, устраиваясь вновь на широкой груди.
— То-то, неугомонная. Спи, еще толком не рассвело.
И они продолжили нежиться в объятьях друг друга, откладывая на потом весь мир.
* * *
Живот округлялся не по дням, а по часам. Точно потаенная, заключенная в утробе жизнь, обрела внезапную тягу себя показать и других повидать. Еще в ночи Возгар целовал плоскую равнину, спускающуюся от пупка, а сейчас осторожно гладил небольшой округлый холм, пока еще помещающийся в две ладони.
Босые, обнявшись, стояли они по колено в холодных водах прибоя, способных смягчить сжигающий обоих внутренний жар.
— Он ящуром родится, иль как ты — человеком? — задал воин мучающий его вопрос.
— Ящером, — поправила Яра, объяснившая намедни, что ящурами драконов невежды кличут. Так давно Крезы придумали, чтоб сильней память о драконах замарать. — Я не родилась, а вылупилась из яйца, и о том, что родителей своих не знаю, тебе не врала. Дракост, тогда еще молодой послушник, потаенный грот нашел и яйцо в нем схороненное. Что-то в действиях его меня пробудило, но сколь мы не гадали, что именно, так и не смогли узнать. Первые драконьи годы смутно помню — разве что, как летать училась. Дракост меня то в гнездо поморникам подсаживал, то с обрыва вниз скидывал. Без толку. А однажды он пришел, а я уже не драконица малолетняя, а девчонка, чуть его младше. Очень мне хотелось с ним поговорить людским языком, а не зверушкой бессловесною оставаться. В тот же год впервые взлетела — от испугу. Мы тогда на пустоши играли, и он обрыв не заметил, сорвался. Скулит внизу, на помощь зовет, сам подняться не может. А скалы в щели
