травы и заводит очередной сказ…. А вот рыжая девка волочет раненого юнца по черному берегу в укромный грот…
Возгар остановился как вкопанный. То, что виделось сном и забылось под ворохом лет, проступило внезапно с небывалой ясностью: камень, похожий на ежа ощерившегося, выступающий из воды; уступ скалистый в гнездах поморников; гладкие, на ступени похожие глыбы, уходящие в морскую глубь; и узкая полоска черного песка, идущая к гроту. По ней его полуживого волокла та, кто то ли привиделась, то ли в самом деле спасла из пучины юного рыбака. Неужто наяву случился с ним давний сон?
Подтверждая догадку, громко фыркнул Усинь, а Мокроус, воротившись, цапнул сквозь сапог. Впереди, там, где темные скалы смыкались со сталью вод, чернел грот, тот самый, где отрок впервые познал девичью ласку и теплоту. Лучник прищурился — зоркий глаз уловил всполох огня. В гроте кто-то таился.
Цыкнув на животину, чтоб под ногами не мешалась, наемник притаился за ближайшим камнем, высматривая — мало ли кто облюбовал укромное место. Костер в гроте разгорался. Точно сухой плавник кинули, подумалось Возгару. Однако, выброшенный на берег штормами плывун вспыхивал быстро, но также скоро и гас. А огонь в гроте набирал силу, мерцал зарницей, готовой с клонящимся к закату солнцем состязаться.
— Экое чудо-чудное, будто саму жар-птицу кто в гроте держит, — шепнул наемник и тут же, озаренный догадкой, потянулся за луком. Не мог костер, человеком разожженный, полыхать на весь проем. Там внутри, что в печном горниле сейчас пекло. Лишь одна тварь на всю Вельрику могла выдержать подобное!
Медленно, тихо, бережно положил лучник на тетиву стрелу заговоренную. Осторожно крадучись двинулся вперед. Черные глаза не отрывались от блестящего входа. Жаром горел на шее оберег. Кипела, бурлила кровь в тренированном теле, подогретая азартом охоты. Шаг — и вот уже видна чешуя, золотым янтарем отливающая на свету. Взгляд — и шипастый хвост расчертил черный песок у входа. Вскинутый лук — и когтистая лапа высунулась на свет, а следом выпластались и кожистые крылья.
Янтарный дракон покинул грот, выползая на берег Фьорда и расправляясь к полету. Возгар встал в полный рост, чувствуя, как заходится бешено сердце, стуча в висках, ощущая кожей зной от чешуйчатой погани, готовый к выстрелу, натянул тетиву… И встретился взглядом с глазами ящера, где золотые искры плясали в янтарном пламени.
— Что медлишь, богатырь? Иль думаешь в полете меня легче достать? — знакомый хриплый голос прозвучал усмешкой.
Крылья опали, тускнея, обнимая плечи плащом, чешуя обернулась броней, хвост перекинулся в руку коротким мечом. Тело сжималось, из драконьего становясь человечьим, девичьим. Под янтарной шкурой билось сердце, точно кто лучину за тонким покровом спрятал, а под ним во чреве подобно горнилу горело второе, поменьше.
— Кем мне стать для тебя, добычей или погибелью? Выбирай, охотник Возгар! — волосы цвета меди взметнулись облаком, алые губы скривились зло.
— Яра?! — лучник крепче натянул тетиву, принимая вызов.
10. Огонь в янтаре
Яра взмахнула огненным мечом. Заговоренная стрела взмыла в небесную высь.
— Думал, без боя сдамся? — рыжая шагнула вперед.
— Схватки я ждал, а вот на задушевный разговор с ящуром не надеялся, — ухмыльнулся лучник.
Раскаленная сталь опалила песок, расплавляя до черного камня. Выпущенная стрела ушла в темные воды Фьорда.
— Меткий Возгар промахнулся? — Яра выгнула бровь.
— Грозная драконица летать разучилась? — вопросом ответил наемник.
— Ишь, речистый какой! — плащ сам собой поднялся над девичьими плечами, раскрываясь янтарными крыльями.
Лучник присвистнул: вот уж точно, одежда, что вторая кожа!
— Стрелять будешь, иль любоваться? — янтарным золотом чешуя рассыпалась по рукам.
— Бабой ты всяк красивее, чем чудищем крылатым. Знал бы раньше, что все обман… — побелели костяшки пальцев, сжимающие верный лук. Взмахнули кожистые крылья, поднимая черную песчаную взвесь.
— В обмане людям нет равных, куда уж ящерам до них, — огнем полыхнули девичьи глаза, да таким, что мужчину в жар бросило.
— Не ты ль со мной миловалась, планы выпытывая, да про заказ Крезов расспрашивая? — острие заговоренной стрелы блеснуло в лучах заката.
— Не я ль последней в роду осталась, вынужденная жить татью преступной, сама зла никому не делая? Иль в том уж повинна, что с хвостом и крыльями из яйца вылупилась? — блики огня скользнули по острию меча, поднятого в защиту.
— Последняя?! — Возгар выплюнул с горечью, будто редькой язык опалило. — А в утробе твоей чей приплод? Иль скажешь, и в том нет вины, что с одним легла, покуда другому дите вынашиваешь?!
— Так вот, что тебя гложет… — Яра вмиг потускнела, точно пламя кто мягким войлоком накрыл. Опустился сжатый в чешуйчатых руках меч, опали, становясь вновь плащом, кожистые крылья. — Не поверишь ты в то, что я расскажу, сын Гордара.
— Куда уж мне! А в ком бы вера осталась, если б его без причины одного бросили, как ты меня на ладье? Неужто совесть замучила или стыд с глаз долой увел? — мелко подрагивал лук в руках лучника, плясал на острие наконечника золотой огонек заката.
— Будто мир только и делает, что вкруг тебя хороводы водит! — взорвалась возмущеньем ящерка, но облику человечьему не изменила, лишь взметнулись медные волосы, рассыпая искры на морском ветру. — Все б другим пенять, а дальше собственного носа не видишь! Это ж надо таким слепцом быть, чтоб в самом себе вторую душу не разглядеть, драконью суть не учуять? От тебя гарью пожара потаенного за версту разит!
Обжег кожу бабкин оберег. Стиснул зубы Возгар, снося оскорбление, да сильнее натянул тетиву. Горели, не мигая, уставясь на него янтарные глаза, прожигали насквозь, само сердце обращая в угли. В том огне сгорал Крезов наказ и надежда на землю и злато, плавились, растворяясь, мечты о подвиге, славы предков достойном. Оставалась лишь рыжая хапунья, драконья девка, резкая, жаркая и речами, и делом. Сильно, дюже сильно хотелось наемнику наказать бесстыжую за обидные слова, но еще сильней была нужда заткнуть дерзкий алый рот поцелуем. Расправляло внутри крылья чувство неведомое, до того могучее и великое, что не вместить в теле, не удержать внутри.
Раскалились ладони, держащие лук, вспыхнула заговоренная стрела ярким пламенем — удивленно выронил ее Возгар на черный песок и услышал тихий смех — Яра улыбнулась:
— Закипела в тебе кровь предков и наружу рвется, скоро, глядишь, и лучину щелчком пальцев поджигать начнешь. На ярмарках от таких фокусов отбоя не будет.
Воин отбросил лук и прищурился. Сквозь янтарную чешую полыхали два сердца, отбивая общий на двоих ритм.
— Кто отец его? — спросил вновь, понимая, что лишь одно в целом свете для
