ты, именитый профессор, что ты всего-навсего раб, если сравнить с такой личностью, как Уоткинс. А посмотрите — гонит! Он понимает, что для Гровса, да и для всего Центра, стал «пунктум салиенс» — выдающейся точкой. Этой точкой надо овладеть. Сыграть хочет, выгоду вылавливает. Но ведь бесправен! А бесправный, как известно, пенса не стоит...
Уоткинс не стал бы унижаться сейчас, если бы не Гровс. Тот вызвал и приказал идти к Петракову. И что же? С самого начала был виден полет этой птицы — на компромисс ни намека со стороны русского! Так Уоткинс и объяснял Гровсу, прежде чем идти на переговоры. Но у Гровса свое: иди — и все! Уговори начать работу — и все. Как всегда, чужими руками.
Гордо подняв голову, Уоткинс медленно прошел по веранде, сел в углу на диван. Беспокойно было от мысли о предстоящей встрече с Гровсом. Он жесток... А был в свое время каким человеком!..
Петраков огорчен, разобижен, он ненавидит и Гровса, и всех остальных в Центре. Он — пленник, он оторван от семьи, от своей лаборатории... Ветхозаветным веет от таких привязанностей. Не в этом счастье. Вот он, Уоткинс, прожил жизнь без семьи. И — ничего. А разве не было счастливых минут, разве чужды земные радости? Не притворяется ли профессор? Будто бы он — птица высочайшего полета, но Уоткинс по своему жизненному опыту знает вкус этой лжи. Далеко не надо ходить — Гровс. Много ли небесных тел излучают свет? Единицы. Все больше — отражают. А ведь почти все точечки считаются звездами.
Уоткинс встал, направился к выходу. Скоро состоится беседа с Гровсом. О‑о, матерь божья!..
У бассейна от холодной темно-зеленой воды повеяло тревогой, предчувствием неблагополучия. Вода будто бы спокойно распростерлась между каменными берегами, а на ее зеркальной поверхности все же гнулись, даже прерывались отражения скалы, тонконогого светильника, мрачной стены насосной.
Как воздержаться от визита к Гровсу? Чем больше проволочка, тем лучше. Спадет острота, и Гровс станет мягче, не таким беспощадным, каким бывает в критические минуты. Уоткинсу это хорошо известно. Не один год в Лондоне учились вместе, присмотрелись друг к другу.
Студент Гровс знал, что Уоткинс нуждался, нужда и заставляла пропадать на Темзе, в порту, в поисках случайного заработка. Иногда появлялась работа на факультете: выполнить схему кровообращения для наглядности студентам или на кафедре побыть подсобным лаборантом.
Врезались в память дни самых трудных экзаменов. Уоткинс по сей день помнит модного, одетого с иголочки молодого щеголя Гровса. Вот он, самоуверенный, прямой, с требовательным взглядом желтых глаз, будто люди вокруг страшно как обязаны ему, подходит к Уоткинсу и перебирает длинными прямыми пальцами, словно каждым из них готовится указать на что-то чрезвычайно важное. Уже ясно — речь пойдет об экзамене.
В такие дни по вечерам они встречались в ресторанчике. Ужинали с подружками, приглашенными Гровсом. Развлекались до изнеможения. Усталым, но с деньгами в кармане Уоткинс уходил из ресторана.
Занимались обычно после этого в роскошном доме отца Гровса. В дни занятий Уоткинс был в роли репетитора. «Ну и тупица! — не раз удивлялся он, глядя на своего подопечного, зарекался: — Вот закончим, и больше не буду помогать этому ублюдку». Но опять требовались деньги — и все начиналось сначала... А экзамены этот Гровс сдавал. С его-то знаниями! Догадывался Уоткинс — тут не обходилось без обработки экзаменаторов.
Отец Гровса был председателем акционерного общества по производству курортных товаров. Денежки водились. У своего отца юный Гровс научился, с какой стороны заходить, чтобы решать щекотливые задачи. И — получалось.
Под конец учебы молодой Гровс уже на своем опыте знал, что толстосумам все двери открыты. Тщательно взвешивал, на что ухлопывать средства, потому и деньги не жалел.
Его уроки разъели душу Уоткинса. Оказывается, и так жить можно...
Иногда встречались с Гровсом. Тот посмеивался, рассказывая о своей карьере. Крупным дельцом становился; в плечах раздался, взгляд покровительственный... Но не замечал он заискивания Уоткинса перед туго набитым бумажником. Так и должно быть, уважаемый господин. Теперь Уоткинс не нищий. Меньше получает, чем опытные лекари, а все же для одного вполне приличные деньги.
Каким несчастным почувствовал он себя однажды, когда в Виндзоре случайно увидел Гровса. Тот гулял по изношенной холмистой мостовой из черного булыжника, осматривая королевский замок. Ходил небрежно, развязной походкой мимо групп любопытствующих туристов.
Наклонил голову, пожал руку — искренне, кажется, обрадовался встрече. Остановились в тени старого дерева. С одной стороны возвышалась замшелая стена замка, с другой — внизу от подножия холма среди зелени разбегались по равнине красные, из черепицы, крыши городка.
Зависть, ощущение собственного ничтожества разбередили душу молодого Уоткинса, когда подошли к автомобилю. Роскошный «кадиллак» гранатового цвета, Будто прозрачный — такой чистой была его эмалевая яркость. Не король этот молодой Гровс, не магнат, а как живет!
— Ты считаешь возможным вместе поехать в Лондон? — Гровс то ли приглашал, то ли вежливо отделывался от Уоткинса.
— Я не помешаю?.. — сохраняя достоинство, топтался у машины Уоткинс.
Гровс распахнул дверь автомобиля. Восторженно запищали, завозились сидевшие в машине две полураздетые девицы.
Всю дорогу одна из них не отлипала от Уоткинса. Он понимал, что оплаченные Гровсом поцелуи девицы ни к чему не обязывают. Не покидала обида — именно Гровс оказывает ему неожиданную услугу, а не наоборот.
— Куда подбросить? Где сегодня проводишь ночь? — уже в Лондоне Гровс добивал Уоткинса вопросами. Не знал, что ли, — нет у молодого эскулапа ни своего дома, ни богатой содержательницы. Только полунищенская комнатка...
Уоткинс огляделся. Завидев черную прямоугольную дыру на улице, попросил остановиться.
Он уже шел по тротуару, когда мимо проехал гранатовый «кадиллак», — задержался у светофора. Из окна выглянула только что целовавшая его девица. Она приветливо помахала, перебирая тонкими пальчиками, потом глянула вперед, догадалась, что Уоткинс идет к этому вонючему метро, и брезгливо поморщилась. «Нищета, ничтожество!» — таким показалось выражение ее раскрашенного лица.
Вот это перенести было совсем тяжко. Только что целовала и — пренебрежение... Возненавидел он и Гровса, и этих девиц, и гранатовый цвет автомобиля. Он израсходует все накопления, какие появились за время врачевания, но покажет Гровсу и его продажным девицам, как умеет отдыхать, одеваться и вообще какой он человек. Когда все было обдумано, расписано в расходах до единого фунта стерлингов, отыскал Гровса в его медицинской фирме с ярким вызывающим фасадом, увешанным полотнищами международного Красного Креста. Гровс вышел в холл без промедления. И тогда у неожиданно оробевшего Уоткинса подкосились ноги — не в
