не будет! Счастливо оставаться! — добавил он в завершении нарочито издевательским тоном и сделал вид, что уходит прочь, подчёркнуто громко чеканя каждый шаг.
Не успел Рауль ещё и пять шагов сделать прочь, как из-под куска мяса снова раздался голос, однако на сей раз, это был абсолютно другой голос — голос перепуганного насмерть маленького ребёнка: — Не-эээт! Умоляю! Не-эээт! На помощь! Спасите! Помогите! Пожалуйста! Не оставляйте меня здесь! — душераздирающе умоляло несчастное, рыдающее навзрыд, дитя. — Умоляю, мистер, не поступайте со мной так! Не бросайте меня на произвол жесткой судьбы! Умоляю вас! Спасите!
Несмотря на то, что Рауль был почти стопроцентно уверен, что с ним разговаривает всё тот же грубиян, голос, тем не менее, проник в самую его душу, заполонив её сомнением: «А вдруг там и, правда, маленький ребёнок под куском этого мяса?», — ужаснулся он.
— Здесь под куском мяса кто-то есть! — прокричал он, обращаясь к матери и прочим своим предкам.
— Спасите! Помогите! Пожалуйста! Умоляю! Не оставляйте меня здесь! — захлёбывался слезами детский голосок.
— О господи! — Фелисити, подоспевшая на зов сына первой, в ужасе прикрыла ладонями рот. — Сейчас! Потерпи совсем немножко, малыш!
— Мам, мам, это более чем вероятно никакой не малыш, — предостерег Рауль. — Потому что ещё несколько минут назад оттуда доносился совершенно другой голос. Голос какого-то грубияна и нахала, чтобы быть точнее.
— Спасите! Помогите! Пожалуйста! — жалобно всхлипнул надрывный и хриплый детский голосок.
Фелисити кивнула сыну, что, мол, спасибо за предупреждение и в следующую же секунду резким движением выкинула вперёд правую руку. Ладонь её была раскрыта, а пальцы широко растопырены. Её напряженные губы что-то очень тихо нашептывали.
Но вот с кончиков каждого пальца ангелицы сорвался луч голубоватого света. И едва только эти лучи достигли мяса, как оно стало стремительно уменьшаться в размерах.
Там, где только что лежал кусок вырезки, обнаружилась перевернутая пентаграмма. И пентаграмма эта, как и все остальное в зале, была инкрустирована драгоценными камнями.
— На помощь! Пожалуйста! На помощь! Мне плохо! Я задыхаюсь! — снова заплакало дитя. — Мне больно! И мне очень холодно и голодно! — жалобно всхлипывало оно.
Рауль, его прадед и его мать наклонились над пентаграммой и заметили в её центре кольцо. Это было самое обычное кольцо, какое крепят в качестве ручки к люкам.
— Фел, как думаешь — это ведь стопроцентно ловушка? — покосился Теарус де Ларуан на кольцо.
— Почти уверена в этом, — закивала ангелица, наморщив лоб и нос. — Но при этом, как ни странно, — задумчиво добавила она, пожав плечами, — все мои защитные инстинкты молчат…
— Мне холодно! Мне голодно! Я умираю! — в очередной раз прорыдал тонущий в безнадежности голос.
— Мои тоже молчат, — мрачно кивнул Теарус. — И это означает, что есть только один способ узнать, ловушка это или нет? — хохотнул он и приказал. — Отойдите подальше.
— И не подумаю! — возразил Рауль. — Кто-то должен стоять с мечом наготове! И у меня очень кстати есть меч! Причем ни какой-нибудь, а меч-кладенец!
— Согласен, — кивнул головой Теарус. — Меч-кладенец может оказаться очень кстати, если там какая-то особенная ловушка! — и убеленный сединами старец-ангел потянул за кольцо…
Крышка люка не просто поддалась легко. Она, в буквальном смысле этого выражения, подпрыгнула вверх под пальцами Теаруса, открыв проём в полу, который тут же заполнила выскочившая на поверхность клетка.
— Лучше б мне сдохнуть в неволе! — пронзительно-визгливо-патетично воскликнул уже хорошо знакомый Раулю голос грубияна. — Я в раю! А у меня пёрышки не надраены! Из клювика плохо пахнет! И лапки давно мыты! Сладенькая моя, поверь мне, я не всегда такой! — перешел, ни дать ни взять, на соловьиный щебет грубиян, который, по крайней мере, в том, что он птица, не соврал. — Обычно, я орёл — гордый, свободный, могущественный, непостижимый и недосягаемый для не рожденных летать! — вдохновенно заливала довольно взъерошенного вида птица, чьи глазки-бусинки буквально пожирали красавицу ангелицу, склонившуюся над клеткой. — И потому, лови счастливый миг, прими меня в свои объятия! — и птица потянула свой клюв к губам Фелисити, которая была настолько потрясена находкой, что даже не сразу поняла, что любовное воззвание, только что излившееся из уст «находки» было адресовано ей.
— Эй ты, ловелас в перьях, а не слишком ли ты шустрый?! — смеясь, отпрянул от прутьев клетки предмет птичьей страсти.
— Цьом-цьом потом? — с надеждой поинтересовалась птица. — Я не из похоти, я влюблен! — добавил веских, по крайней мере, по его мнению, аргументов в пользу справедливости своих притязаний ловелас в перьях.
— А ты уверен, мистер важная птица, что ты орёл? — Рауль скептически осмотрел птицу. — По мне так ты больше на грифа похож. — Стоп, гриф?! — и он недоумевающе уставился на птицу. — Не может быть! Диана ведь уточняла и ей сказали, что гриф — не птица, — не осознавая того, что говорит вслух, рассуждал сам с собой мой муж. — Вернее, гриф — то птица. Но гриф не всегда птица. И тот гриф, который нам нужен — не должен был оказаться птицей. И, тем не менее, мы прошли весь этот путь и ты здесь… — Рауль вопрошающе посмотрел на птицу.
— Да-да. И я — гриф и важная птица, — иронично ответил на его так и непроизнесенный вслух вопрос грубиян, вслед за чем возопил во всю глотку: — И святые сверчки в гробу перевернулись! Вот так сюрприз! О да! Я гриф РДАДО — собственной персоной!
Выгнув грудь колесом, гриф торжествующе обвёл взглядом застывших с открытым ртом ангелов, демона и человека. — Ну что, крошка! — перевел гриф взгляд своих черных глаз-бусинок на Фелисити. — Уже передумала? Уже любишь меня? Понимаю и прощаю! Я бы тоже против меня теперь не устоял, — и он игриво подмигнул ангелице правым глазом.
Однако уже в следующую секунду взгляд грифа вновь посуровел, и он требовательно-надменно вопросил: — Ну и когда, я вас спрашиваю, непочтительные вы существа, чтоб создателю вашему пусто было, меня уже из этой клетки освободят?!
— Прошу прощения, Ваша Честь! — склонился перед грифом РДАДО прадед Рауля. — Но боюсь, что из присутствующих здесь вас никто не освободит. И вы прекрасно знаете, почему.
— Как это, меня никто не освободит? — искренне изумилась птица. — И что значит это ваше: «и вы прекрасно знаете, почему»? Я понятия не имею почему! Всё, что я знаю, это то, что я хочу на свободу! — гриф обхватил крыльями прутья своей клетки и начал трясти. Одновременно он, что было мочи в его птичьей глотке, вопил: — Свободу! Свободу грифу РДАДО! Сваааа-бооо-дуу гриии-фуууу РДА-ДО! Пусть всегда будет рай! Пусть всегда будет ад! Пусть всегда будет бездна! Пусть всегда буду я! Свободу! Свободу грифу РДАДО!
— Ваша
