предательство, которое гнездилось на самой верхушке власти. Выиграв войну, наша страна легко могла проиграть мир. Готовилась массовая сдача всех позиций нашему геополитическому противнику. Мы, военные, патриоты России, ветераны боевых действий, не могли этого допустить и взяли управление страной в свои руки, — просто сказал генерал. — Мы Россию отстояли, мы будем ею управлять. Эта фраза стала мощным мемом. Она впоследствии была продублирована на мириадах плакатов. Это реминисценция из Ленина, из брошюры «Очередные задачи советской власти», вряд ли ты читал, да и никто этого текста сегодня не помнит.
— А вот и нет! Кажется, читал, когда учил русский язык и русскую историю. Но тогда я больше налегал на статьи Троцкого.
Она меж тем продолжала:
— Дальше генерал Львов сказал, что первые лица прежней власти: члены правительства, руководители Администрации Президента и сам новоизбранный Президент — арестованы и интернированы. Позднее сообщили, что они находятся в достойных условиях в доме отдыха на Алтае, где многие трудоустроены по той специальности, которую имели до политической карьеры. Забавно, что нечто подобное описано в юмористической повести Юрия Полякова, которую ты, разумеется, не читал — «Демгородок» называется. («Не читал», — покрутил головой Богдан). Объявили, что работа министерств и ведомств остановлена. Создаётся Комиссия Кадрового Контроля, цель которой проверить всех руководителей всех уровней власти ниже самого верхнего: верхний, как ты понимаешь, обнулился и находится на Алтае. ККК называли сокращённо эту самую Комиссию Кадрового Контроля. Остряки немедленно прозвали её «кака». Было объявлено, что временно за всем надзирают военные, а потом они назначат кого надо. Сообщили, что руководители, которые, не пройдя комиссию, сбегут за границу, назад однозначно приняты не будут. Они и их домочадцы. Это билет в один конец. Касательно простых граждан — будут разбираться персонально с каждым сбежавшим. Действие Конституции — приостанавливается.
21
— А как всё это выглядело внешне? Как отнёсся народ?
— Ну как… Я, собственно, самого-самого начала не видела: была в больнице, именно там увидела по телевизору сообщение. Потом вышла и увидела на улицах Москвы танки или скорее бронемашины что ли, я мало в этом понимаю. Помню картину на Тверской: простые тётеньки приносят военным еду и питьё, видела даже старушку лет восьмидесяти, которая принесла зелёный пластиковый тазик с домашними плюшками: «Кушайте, сынки, ещё тёпленькие». Кстати, есть еду, которую несли граждане, военным запретили. Они её брали, чтоб не обижать горожан, но не ели. Несли еду, впрочем, немногие и совсем простые, таких в Москве не особо много. А тётеньки рангом повыше, позаковыристей, кричали: «Убийцы!», это я сама слышала. Хотя вообще-то никто никого не убивал. Ходили слухи, что где-то кого-то расстреливают, на каком-то полигоне по переработке каких-то отходов, но ничего достоверного я не знаю, и ни у кого из знакомых никого не расстреляли. По внешности это фейк, это могу сказать как пропагандист: реминисценция Бутовского полигона, на котором при Сталине расстреливали врагов народа. Эту историю про Бутовский полигон когда-то очень раскручивали антисталинисты. Сколь я понимаю, при современных технологиях в полигонах нет нужды. Уничтожать людей, а потом аннигилировать трупы, кажется, научились.
А что касается начальников прошлого режима, то они с чадами и домочадцами до сих пор на Алтае. Вряд ли их выпустят. Хотя политически активные тётеньки иногда выходят на одиночный пикет с плакатиком: «Свобода узникам путча». Одиночные пикеты разрешаются, на них не требуется никакого специального дозволения. Но на тётенек-пикетчиц оскорбительно не обращают внимания.
— Почему именно тётеньки? — удивился Богдан. — А дяденьки куда делись?
— Не знаю, Богдан, но сцены народного протеста я видела именно в исполнении тётенек. Социологи говорят, что самые политически активные у нас — очевидные, бескомпромиссные старухи. Вообрази, во время переворота одна старуха притащилась с двумя то ли костылями, то ли палками для скандинавской ходьбы — это я видела своими глазами. Замахнулась на бронемашину и потеряла равновесие. А может, поскользнулась: тогда скользко было. И шлёпнулась посреди улицы. Солдатик из машины выскочил и давай её поднимать. А старуха толстая, неуклюжая, в полтора раза тяжелее его, он её поднимает, а она всё продолжает горланить насчёт путча и режима. Словно заклинило её с перепугу.
Известно, что женщины более догматичны и внушаемы, чем мужчины. Если уж она преисполнилась какой-то идеи — пиши пропало. Будет стоять до конца. Сомнения нашей сестре неведомы. Вероятно, потому что женщины способны охватить умственным взором гораздо меньше фактов, чем мужчины. Оттого они уж если привяжутся к какой-то мысли — трактором не сдвинешь. А может, дело просто в том, что старухи не боятся никаких неприятностей от властей, которых они ругают почём зря. Исправно получая при этом пенсию, заметь. Мне не известен ни один случай, чтобы такая протестная старуха гневно бросила в лицо режЫму свою пенсию. РежЫм относится к ним по-доброму. Кто, в самом деле, будет трогать старуху глубоко за семьдесят, да ещё почасту инвалидку? В каталажку что ли её тащить? Ведь развалится на ходу. Смех да и только! Вот старухи, а вернее их спонсоры и вдохновители этим пользуются. У них своеобразный инвалидско-старушачий иммунитет.
— А как восприняли путч твои родственники?
— Прямо на следующий день после того, как я вернулась из больницы, приехала ко мне мама. Это было, как ты, вероятно, знаешь, в январе, в каникулы, накануне начала третьей четверти. Так вот маме, как я поняла, очень хотелось меня увидеть, пока она более-менее свободна.
Вошла какая-то расхристанная, на груди, прямо на пуховике, красный бант, мятый. Может, в электричке толкотня была. Бросилась мне на шею, плачет и приговаривает: «Наши вернулись! Наши вернулись!». И слёзы в три ручья, хотя вообще-то она никогда не плачет, как ты помнишь.
— Наши? — Богдан чуть прищурил глаза.
— Я тебе, по-моему, рассказывала, но ты, верно, забыл. Это из преданий нашей семьи. Прабабка Прасковья рассказывала это моей маме — своей внучке. Когда прабабка партизанила в Белоруссии, крестьяне говорили ей: «Наши ещё вернутся!». Не большевистские агитаторы говорили, не партизаны даже — нищие белорусские крестьяне.
Кстати, первую мою статью после переворота я так и назвала: «Наши вернулись!». Там я рассказала в числе прочего о моей прабабке.
Я прабабку, как ты знаешь, не застала. Она умерла в конце 91-го года, в декабре, от пневмонии. То ли антибиотиков не было, то ли в больнице их продали на сторону, а может просто она слабая была, старая уже… Время тогда лихое было. Полный распад и упадок, в магазинах шаром покати, инфляция аховая. Прабабке давали кислород, она с трудом дышала и всё повторяла в
