«Князя тьмы». Думаю, потому, что имя Маргариты, не произнесенное героем, вспыхивает в воображении автора и становится рядом с именем героя. Думаю, в этот момент рождается название «Мастер и Маргарита».
Не Воланд, но мастер и Маргарита — герои романа. Не «Князь тьмы» — «Мастер и Маргарита»!
Теперь писатель может начать четвертую — первую полную — редакцию своего романа, впервые обозначив на титульном листе: «Мастер и Маргарита. Роман».
Шесть тетрадей этой редакции со сплошной нумерацией страниц, с установившейся последовательностью глав, без пробелов и пропусков, от первой строки: «Весною, в час заката на Патриарших прудах…» — до строки последней: «…пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат» — и важного для писателя слова «Конец», написаны в необыкновенно короткий срок, в течение нескольких месяцев 1937–1938 годов.
Начало работы датировано автором несколько общо: 1937. По некоторым косвенным данным можно определить, что в начале октября 1937 года пишется 2-я глава (здесь она все еще называется «Золотое копье»).
Дневниковые записи Е. С. в этот период насыщены тяготами бытия. Идут аресты. Нет денег. Вызывают ненависть бесконечные оперные либретто, которые правит, подготавливает, планирует либреттист Большого театра Михаил Булгаков, мучительно растрачивая свое время. 23 октября: «У М. А. из-за всех этих дел по чужим и своим либретто начинает зреть мысль — уйти из Большого театра…» 25 октября: «Утром Седой. (Композитор В. П. Соловьев-Седой. — Л. Я.) М. А. сказал ему о своем намерении уйти из Большого и о том, что он не хочет делать либретто для соловьевской оперы в качестве соавтора». 1 ноября: композитор Потоцкий «хотел, чтобы М. А. взялся править его либретто. М. А. отказался. Неприятный вечер». 3 декабря: «Звонил Потоцкий: все сделал по замечаниям М. А. и теперь хочет „с трепетом“ прочитать это у нас». «Болван», — раздраженно замечает Е. С.
Записи о работе над романом редки. По-видимому, весь погруженный в роман, писатель почти не говорит о нем. Но — бесконечно отрываемый композиторами и многочасовыми заседаниями в театре, утомляемый вызовами партийного чиновника П. М. Керженцева с его назойливыми требованиями все новых «поправок» в собственно Булгаковым написанных либретто, — писатель работает над новой, впервые полной редакцией своего главного романа. В декабре читает друзьям — В. Дмитриеву, П. Вильямсу, Б. и Н. Эрдманам — 12-ю главу.
Работа над романом становится все интенсивнее. Записи Е. С. об этой работе все чаще. 1 марта 1938 года: «У М. А. установилось название для романа — „Мастер и Маргарита“. Надежды на напечатание его — нет. (Формальной надежды на напечатание нет; но Булгаков верит, что роман должен быть, будет опубликован, не может не быть опубликован! — Л. Я.) И все же М. А. правит его, гонит вперед, в марте хочет кончить. Работает по ночам».
«6 марта. М. А. все свободное время — над романом… 8 марта. Роман… 9 марта. Роман… 11 марта. Роман…»
Булгаков болен. Грипп. «18 марта. М. А. больной, сидит — в халате, в серой своей шапочке — над романом… 19 марта. Грипп. Роман… 20 марта. Грипп. Роман».
Писатель спешит. Безумие уже идущих «показательных процессов», расстрельные приговоры в газетах, аресты, всеобщий страх и ощущение, что мир обваливается в тартарары, кажется, подгоняют его. Очень мешает работа в Большом театре — почти ежедневная, ежевечерняя, часто до глубокой ночи. Бездарные либретто, неталантливая музыка… А может быть, не мешает? Может быть, дает передышку, выталкивая из непомерного напора вдохновения?
Иногда — с этой целью: отключиться — Булгаков уходит к очень скромным своим друзьям, совсем незнаменитым Федоровым — играть в винт. В дневниках этой поры так часты замечания: «М. А. был у Федоровых, играл в винт»; «Вечером М. А. пошел к Федоровым играть в винт». Когда Булгаков болеет, Федоров приходит к нему — играть в винт…
(A propos. Как мало мы знаем о Федоровых, у которых Булгаков отдыхал душой в тяжелую пору работы над четвертой редакцией своего романа.
Актриса МХАТа Нина Михаловская пишет: «В зиму 1928/29 года я часто бывала по вечерам, свободным от спектаклей, в доме работника нашей бухгалтерии В. М. Федоровой. Жили они с мужем недалеко от театра, на Пушкинской улице. Булгаков и его жена дружили с этой семьей и нередко захаживали туда. Мы собирадись за круглым столом под желтым шелковым абажуром с кистями. Булгаков доставал из кармана карты и начинал метать банк в им самим изобретенной игре, которая называлась „тираж с погашениями“. Сдавались карты, назывались ставки — маленькие, по гривеннику, не больше. < … > В этой дружественной ему семье Булгаков был таким общительным и нестесненным, каким я никогда не видела его в театре»[19].
«Его жена» — здесь Любовь Евгеньевна.
А в бесконечных фондах ЦГАЛИ — РГАЛИ тож — много лет назад я нашла набросок воспоминаний Василия Васильевича Федорова о Михаиле Булгакове и тогда же, много лет назад, выписала из этих воспоминаний несколько строк:
«Как работал Булгаков. Лежа на тахте, заложив руки за голову, он как бы думал вслух, а жена сидела рядом и с машинкой записывала его мысли, которые он потом редактировал… Как будто разговаривал сам с собою, или спрашивал сам у себя, и отвечал…»[20].
Здесь «жена» — Елена Сергеевна; стало быть, с Федоровыми Булгаков дружил лет десять, не меньше.)
И опять в дневнике Е. С. за 1938 год: «4 апреля. Роман… 5 апреля. Роман… 6 апреля. Роман… 23 апреля. Дома. Одни. Роман. Слава Богу!» («Слава Богу!» — потому что вот выдался вечер, когда никто не звонит, не врывается, не докучает…)
«27 апреля. Роман — днем… 28 апреля. Днем роман».
Теперь Булгаков часто читает роман немногим своим знакомым. С некоторых пор самым частым слушателем и самым частым его собеседником становится Николай Эрдман.
«22–23 мая 38 г.» — так автор датирует конец последней главы…
Перечитывая эту редакцию романа, я вспоминаю, казалось бы, загадочные слова К. М. Симонова в его предисловиях к первым публикациям «Мастера и Маргариты» (1966 и 1973). Напомню, что Симонов был председателем комиссии по литературному наследию Михаила Булгакова, много сделал для возвращения творчества Булгакова читателю, в частности, добился публикации романа — сначала с сокращениями, в журнале, а потом и полностью, в книге.
Так вот К. М. Симонов высказал предположение, что если бы Булгакову было дано продолжить работу над романом, то он, «может быть», вычеркнул бы «что-то из того, что несет на себе печать неумеренной, избыточной щедрости фантазии».
Весьма субъективно по отношению к законченному роману, не правда ли? Но вот буйство и щедрость фантазии в четвертой редакции, особенно в сценах великого бала у сатаны, в дальнейшем действительно были жестко умерены автором.
Персонажи, названные в последней редакции глухо: «господин Жак»,
