ЛИДИЯ ОБУХОВА
© Иллюстрации. ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1974 г.
ВСТУПЛЕНИЕ
Многие необыкновенные жизни начинаются обыденно. Он начал неприметным среди других родившихся в том году мальчишек, а кончил её как любимец века, как Пионер космоса.
У него была самая обыкновенная биография. Над его головой и через его сердце прошло всё то щедрое и всё то грозное, что случилось на веку у Советской власти.
9 марта, когда у колхозницы села Клушина Анны Тимофеевны Гагариной родился сын Юрий, льдина с челюскинцами ещё медленно дрейфовала в полярном океане и лётчик Каманин в тот самый день отплывал из Петропавловска-Камчатского. Он не знал, что вскоре станет одним из первых Героев Советского Союза и тем более не мог предвидеть, что через двадцать пять лет ему доведётся готовить в полёт Первого Космонавта.
Однако всё это должно было случиться. Только не так быстро, как можно прочесть в книге.
В народном представлении жизнь героя слагается из фактов и мифов. Мы расскажем то, что подтверждают очевидцы и документы, но постараемся передать и саму атмосферу народной памяти о Юрии Гагарине. Невозможно будет отрешиться и от собственной печали и восхищения…
Космос, конечно, — вещь великая, но ещё важнее для нас узнать что-то о человеческой душе. О самом Юрии Гагарине. О том, каким он остался в памяти людей.
Попробуем, не теряя ощущения достоверности, закинуть головы и увидеть высокое!
Перед нами несколько страниц из жизни Первого Космонавта.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Гжатск поражает простотой. Не то что он бедноват и за пущен, как многие среднерусские города, нет, кроме этого несомненного налёта, в нём бросается в глаза именно простодушие, деревенская окраска течения его жизни.
Хотя здесь есть телевизорный завод да и другие предприятия, но лицо городка для меня определилось с первых шагов узенькой, заросшей кувшинками речкой Гжатью, по которой мальчишки-малолетки гоняли плоскодонную лодку, похожую на корыто. Невольно подумалось: и Юрий в своё время не миновал этой увлекательной забавы.
На крошечной площади, между двухэтажным зданием райкома из серого кирпича с оранжевыми наличниками и сквером с пятью скамьями, рядом с остовом церкви в почерневших от пожаров последней войны жестяных куполах, водружён камень с именем Гагарина. Здесь будет памятник.
Инструктор райкома партии Валентина Александровна Кайманова мне говорила, что гжатчане нежно относятся к Юрию. У камня, отметившего место будущего памятника, всегда цветы. Иногда Валентина Александровна видит из окон райкома, как ребёнок или взрослый кладёт свой букетик. Это не привозные, не купленные цветы, они меняются с временем года: голубые подснежники — весной, жёлтые лютики — на исходе мая, белые ромашки — в разгар лета, тёмно-красные георгины и лиловые астры — осенью.
Когда городу давали имя Гагарина, на митинге женщины плакали. Они плакали потому, что он уже погиб, и потому, что был так молод.
— Как будто вырвали наше сердце, — сказал, вздохнув, гжатчанин.
Его часто называют здесь Юркой, как в детстве.
— Не спешите писать о нашем Юрке. Узнайте, почувствуйте, какой он был.
Он не главенствовал, не выпячивался, а как бы вырастал из самой почвы, подобно зелёному дереву, которое вдруг оказалось таким неповторимым!
РОДИТЕЛИ
Анне Тимофеевне Гагариной шестьдесят шесть лет. Она встретила меня у калитки босая. Ноги у неё загорелые, с гибкой небольшой ступнёй. А платье чёрное в мелкую крапинку, затрапезное платье для ежедневного домашнего обихода; и волосы убраны на затылке в небрежно скрученный кренделёк из светло-русой поредевшей косы. В ушах круглые зеленоватые камушки.
То, как она говорила, сами её крестьянские манеры, не лишённые настороженности и достоинства, выдают в ней женщину разумную, много передумавшую за жизнь, которая вся стоит за её спиной, как один год! И о муже она отзывается дружелюбно и сожалительно:
— Трудный он старик. И всегда был трудный. А уж после Юриной смерти подавно.
А он и впрямь старик. Глуховатый, припадающий на правую ногу, с очень яркими синими глазами.
— Кончай беседу! — сказал. — Огород надо поливать.
По тугоухости он не может многое расслышать, хоть стоит в двух шагах, у распахнутой кухонной двери, и это раздражает его.
— Вот так всегда, — говорит, поднимаясь, Анна Тимофеевна.
Без жалобы, но и без покорства. Жизнь прожита, дети выросли, разве об этом сожалеют?
Анна Тимофеевна приехала девочкой из Питера, когда стало там большой семье при больном отце невмоготу. Их деревенька называлась Шахматово, близ Клушина. А Клушино тогда выглядело знатным селом со своими ярмарками, с высокой нарядной колокольней. Колокольня эта потом служила ориентиром дальнобойной артиллерии, которая била по немцам.
— То авиация бомбит, то орудия бьют, — сказала Анна Тимофеевна, перескакивая, как бывает при живом разговоре, сразу через несколько десятков лет. — Свои бьют по врагам. А и в нас попадает. Страшно…
— Хорошо, что дети не помнят войну, — сказала я.
— Боре было пять лет, а Юре — семь, они младшие, но всё помнят. Страху натерпелись достаточно. У нас немцы долго стояли: они отсюда, с гжатского языка, или клина, снова хотели на Москву идти. Долго здесь держались. Зато как мороза трусили! У нас маленькие терпеливее… А тут идёт офицер, сопли распустит. Противно смотреть!
В её голосе прозвучала брезгливость русской крестьянки, по понятиям которой можно ходить босиком и простоволосой, но уж чистоплотность требуется соблюдать!
— Брали что ни попадя! Я уж потом, бывало, наварю два чугуна картошки и выставлю на стол, чтоб не шарили, детей не пугали. Всё хотелось их заслонить. Да не всегда получалось. У нас одно лето стоял Альберт, механик. Так Юра с Борей ему песку в выхлопную трубу насылали.
— Хорошо, что не поймал!
— Какое не поймал! Именно, что поймал. Юра несколько дней потом в дом не шёл, в огороде прятался, ночевал даже. Я ему и еду туда носила. Потом надоело мне это. Говорю: «Идём домой. Если озвереет немец, так я впереди, мне всё и достанется». Упирается. Отцу говорю: «Прикажи ему. Нельзя же, чтобы ребёнок жил на улице». Когда привела его через силу, Альберт только погрозил издали: «Юра никс хороший малшик…» Уже когда Юра приезжал взрослый, я его как-то спросила: «Что он тебе сделал, что ты так боялся?» А он говорит: «Поддал мне кованым сапогом. Я и летел шагов двадцать, пока об землю не шмякнулся».
Неизвестно, жив ли тот
