Павловне и маленькой Тоне я вспоминал часто и не находил себе места. Я ругал и себя, и жену, но поделать ничего не мог. Себя ругал: зачем женился на ней, а потом оставил на посмешище? Но крайне недоволен был и ею: почему она подала на алименты, а не поверила, что я вызову ее с дочкой на Дальний Восток, как только устроюсь?
Деньги я посылал не только по исполнительному листу, но намного больше, а в 1929 году попросил Христину приехать и отправил ей деньги на билет. Но она приехать не захотела, и разлука наша продолжилась. Я не знал ее жизни все это время, до 1931 года, но не имел права ревновать: мы были предоставлены сами себе.
В то время, будь я решительнее, у меня могли бы происходить романы. Но я не ценил себя – считал, что обижен красотой и другими качествами, которые привлекают женщин. Однажды вечером в избе-читальне осталась девушка. Я бесцеремонно спросил ее:
– Вы чего сидите?
Она ответила:
– Я хотела просить вас проводить меня.
Я сказал:
– Просите.
– Если вас никто не ожидает, то проводите меня, пожалуйста, – с улыбкой сказала она.
За полчаса она рассказала мне, что окончила среднюю школу в Хабаровске, что отец ее – охранник железнодорожного моста. Мне было с ней интересно, и на следующий вечер я пошел провожать ее снова. Так мы ходили десять дней, пока на мое счастье или несчастье в Переясловку не приехал ветеринарный врач. Он в первый же день проводил мою знакомую вечером домой и повел себя с ней, не в пример мне, так решительно, что я оказался с носом. Правда, через месяц к нему приехала из Казани жена, и с носом осталась уже девушка.
Потом была у меня медсестра Настя, да беда была в том, что за ней стал ухаживать врач, женатый на дочери попа и имевший ребенка. Из-за ревности он вскоре отравился, а я после этого не мог даже смотреть на Настю. Она вышла замуж за участкового милиционера и была с ним несчастна.
Более длительное знакомство у меня было с Таисией Ковалевой. Но характер у нее был таков, что выдержать ее было невозможно: то она была сверххорошая, то вдруг превращалась в тигрицу.
Были и другие девицы, но мне казалось, что чувства мои атрофированы. Я долго размышлял об этом и понял, что любовь – это не для меня. И ничего мне не остается, как только добиться, чтобы Христина с дочкой приехала ко мне.
Совпартшкола.
1 сентября 1930 года я был направлен на учебу в совпартшколу в Никольск-Уссурийск. Учеба давалась мне легко. Кроме того, я посещал рабфак, так как хотел получить два образования.
Мысль о том, чтобы привезти на Дальний Восток семью, не давала мне покоя. Я хотел привезти не только Христину и Тоню, но и всех своих родных, чтобы таким образом спасти их от раскулачивания. Я хорошо знал председателя Хабаровской сельхозкоммуны Ярошевского. Он пошел мне навстречу и выдал документы, необходимые для поездки в Белоруссию.
Христина Павловна училась в Могилевском педучилище. По приезде я сразу пошел к ней в общежитие, и мы договорились о нашей дальнейшей жизни. 7 апреля мы приехали в Ново-Ельню, где нас уже ждали домашние, ее и мои.
Я применял все свое красноречие, чтобы добиться согласия отца на переселение в Хабаровск. Он хотел отправить семью, а самому остаться, надеясь, что его никто не тронет. Я понимал, что он надеется напрасно, но уговорить его не смог. Подготовив все переселенческие документы, мы погрузились в поезд и отправились на Дальний Восток. Нас было десять человек, но отца с нами не было. Однако через два месяца он прислал письмо, в котором просил меня помочь ему вернуть двух лошадей, корову и землю – все это забрал колхоз. Я не мог представить наш опустевший двор. Вспомнилась и семья Мешковых из Переясловки, у которых я квартировал, когда приехал на Дальний Восток. Наверное, и с ними случилось подобное. От этих мыслей было тяжело на душе.
В письме к отцу я потребовал, чтобы он срочно приехал ко мне, но это произошло только через год.
Мои сестры и братья стали работать в сельхозкоммуне, а я продолжил учебу и для заработка заведовал курсами профработников. Христина Павловна стала заведующей библиотекой совпартшколы.
Летная школа.
По окончании учебы меня направили политработником в летную школу ОСОАВИАХИМа. Она располагалась на берегу реки Уссури. Начальником школы была Зинаида Петровна Кокорина, первая женщина-летчица, ее муж погиб. Она была дисциплинирована сама и требовала того же от личного состава. Хоть я и давно уже носил военную форму, и привык ней, как к обычной одежде, но тут впервые стал особенно следить за собой. Старался выглядеть подтянутым, стройным, опрятным, в общем, красивым. Нет, я не влюбился, об этом не думал. Хотя если б я мог влюбиться, то только в такую женщину. К тому же со мной была рядом и Христина Павловна. И вот загадка: они были совершенно разные и по характеру, и внешне, а мне казались похожими. Бывает так, когда совершенно разные по призванию люди имеют какое-то сходство. Может быть, оно заключалось в том, что только эти две женщины вызвали у меня глубокое чувство. Зинаида Петровна любила забавлять мою дочку Тоню при встречах.
Новая разлука.
Начало тридцатых годов было тяжелым. Украина была охвачена голодом. Продукты везде выдавались строго по карточкам. И как раз в это время сельхозкоммуна, в которой работали все мои родственники, была ликвидирована. К тому времени у нас с Христиной было уже две дочери, Тоня и Евфросинья. И вот у меня образовалась семья из десяти душ, а работали только я и жена. Положение было такое тяжелое, что вся моя родня, включая жену, решила вернуться в Белоруссию. Я хотел ехать с ними и даже тайно снялся с партийного учета, написав, что перевожусь по работе в другой дальневосточный город, но афера моя раскрылась, и под угрозой ареста я был вынужден остаться в Уссурийске. Осталась со мной только сестра Мария, и мы зажили в неизвестности: как нам последовать за родными? Но единственное, чего мне удалось добиться, это отпуска, и то потребовалось специальное постановление крайкома партии.
Мой приезд в Гомельскую область к семье совпал с рождением сына Михаила. Я ездил в ЦК партии в Минск с просьбой оставить меня в Белоруссии, но в моей просьбе было отказано, и я был вынужден после отпуска вернуться на Дальний Восток один. Я
