— А ну... отставить! — зычно скомандовал Мишель. Командирские нотки заставили было солдат подчиниться, отчего они даже опустили винтовки. Но рябой отчаянно закричал:
— Бей их, ребяты, — беляки они, контра!
И первым, выставив винтовку, бросился на Пашу-кочегара, желая поддеть того на штык.
Но матрос, отбив кулачищем винтовку так, что она в дальний угол с грохотом отлетела, ухватил врага за грудки и, мотнув, будто пушинку, отшвырнул к стене. Рябой впечатался в штукатурку, жалобно ойкнул и сполз на пол, свернувшись калачиком.
Другие красноармейцы, видя сей оборот, уставили в Пашу-кочегара винтовки, да уж не пугая, а всерьез!
Надобно было что-то немедля делать! Мишель кинулся вперед, отбивая к полу ближнюю винтовку, да только та была не одна!
Сей момент должен был грянуть залп!
Да только вдруг раздался неожиданный иерихонский глас, кой возвестил почти что конец света:
— А ну — стоять! ЧК!.. Все арестованы! К стенке!..
То Валериан Христофорович, воздев вверх наподобие шашки врученный Мишелю мандат, орал страшное для всех слово.
Красноармейцы оглянулись.
— Мы из Москвы посланы сюда Дзержинским, — предупредил Валериан Христофорович. — Кто не подчинится, будет расстрелян лично мною на месте как контра и приспешник мировой буржуазии!
Уверенный тон, но пуще мандат с синими печатями и имя Дзержинского возымели нужное действие — солдаты попятились к выходу. Но Валериан Христофорович, войдя в роль, хоть до того испугался чуть не до полусмерти, уже кричал:
— Назад!.. Фамилии!.. Какого подразделения?!. Кто зачинщик?.. Стройсь!.. Расстрелять всех!..
Мишель только диву давался, как старый сыщик смог найти столь верный тон и подходящие к случаю слова!
Красноармейцы гурьбой, толкая друг друга, ломились в дверь. И уже очнувшийся рябой быстро полз на четвереньках вон.
— Как же вы вовремя, однако! — похвалил Мишель Валериана Христофоровича. — Да как верно!
— Сие, сударь, происходит от изучения человечьей психологии и обширного опыта общения с большевиками, — похвастал старый сыщик.
Поляки, выглядывая из угла, заискивающе улыбались и кивали головами.
— Выходите, не бойтесь, никто вас не тронет, — заверил их Мишель.
Но поляки не стронулись с места, уважительно глядя на Валериана Христофоровича, которого приняли за самого здесь главного.
— Да ступайте уж! — махнул рукой тот.
Поляки, все так же улыбаясь и кланяясь, вышли. Но спустя минуту вернулись, неся что-то в руках:
— Это вам, пан!
Протянули Валериану Христофоровичу массивный золотой перстень:
— Возьмите, пан!
— Ну уж это, ей-богу, лишнее, — смутился старый сыщик. — Знаю я вас, ляхов, нынче благодарите, а завтра, случись, первыми на меня укажете. Нет уж, полноте, премного благодарен, но — увольте-с!
Утром, чуть только рассвело, звонко заиграла общий сбор труба. По улицам, топоча, побежали красноармейцы, застегиваясь и поправляя на ходу одежду, забрасывая на плечи винтовки. Прибегали на площадь подле костела, разбирались, строились неровными шеренгами.
Переговаривались тревожно:
— Чего случилось-то?
— Да, кажись, начальство прибыло!..
И верно, от штабной избы быстрым шагом приблизились люди. Впереди быстро шагал коротенький седеющий Ворошилов, за ним с огромными, известными всему фронту усами — Буденный.
Ворошилов, встав пред строем, выкинул вперед руку, но вместо зажигательной речи проорал:
— Вы что, бисовы сыны, так вас растак — озорничаете?! Ладно кур со свиньями тащите, так ныне сильничать вздумали! Что, силушку девать некуда? Я вот вас всех к стенке!
Кричал минут пять, грозя повальными расстрелами.
Бойцы стояли насупленные и притихшие.
Начал Ворошилов за упокой, кончил — за здравие:
— И вы, как есть сознательные бойцы революции, должны своей кровью смыть павший на вас позор...
Выдернул из кобуры огромный револьвер, стал им размахивать над головой. Буденный стоял подле, молча улыбаясь, показывая большие белые зубы.
— Бей панов, не давай им пощады, до полного их искоренения!
Бойцы одобрительно загудели.
На взмыленном жеребце на площадь вылетел верховой. С ходу осадил жеребца, соскочил, подбежал, придерживая левой рукой болтающуюся сбоку шашку, что-то быстро и нервно стал говорить. Ворошилов сосредоточенно кивал.
— Давай, командуй, Панасенко! — приказал Буденный, отшагивая в сторону.
Комбриг, напрягая глотку, проорал:
— Красные бойцы!.. Теперь здесь решается судьба мировой революции! Угнетенные пролетарии всего мира глядят на вас, взывая о помощи, так сбросим ненавистное буржуазное ярмо с их шей!
— Урра-а!.. Даешь Варшаву! — воодушевленно завопили бойцы. Может, те самые, что ночью тенями шныряли по дворам, резали кур и свиней, насиловали польских паненок.
— Слуша-ай мой боевой приказ!
Эскадроны, смешавшись, вылетели за околицу.
В трех верстах, на холмах, маячили польские цепи. Было хорошо видно, как по склонам вверх скакали красные бойцы, как разом засверкали сотни вскинутых шашек, как сблизились, сшиблись эскадроны с польской конницей — и пошла рубка!
Мишель завороженно глядел, как в облаках поднятой пыли тонули, пропадали всадники, как по холму забегали, заносились ошалелые, без всадников, кони, как медленно стали карабкаться вверх жидкие пехотные цепи.
Над полем боя повис, закружился стрекозой аэроплан.
Был слышен глухой тихий звон и нестройные крики «ура»... Вдруг где-то отдаленно бухнуло, еще раз и еще, и пред цепями и внутри цепей, разметая людей, встали черно-огненные столбы разрывов. Это из-за рощи ударила невидимая отсюда польская батарея.
Цепи смешались, залегли, пропали.
— Ай беда-то какая! — запричитал подле Мишеля Валериан Христофорович, коему было в диковинку зрелище боя.
Что-то глухо лопнуло на окраине городка. Это ответили орудия красных, которые, не видя цели, били наугад.
Сцепившаяся конница стала смещаться, сползать с холма. Красные эскадроны дрогнули, потекли, покатились по склонам. Увлекаемая ими пехота, встав, попятилась, побежала. Польские кавалеристы, догоняя, рубили бойцов с плеча — иные, выставив поперек себя винтовки, пытались защищаться, но их валили с ног и топтали кони!
Все смешалось и побежало. Спасения не было!..
Но тут средь стекающей польской конной лавы стали часто рваться снаряды, разбрасывая людей и коней, швыряя им под ноги комья земли и куски разорванных тел.
