Суу уселась в головах умершего.
– Это все, что мне нужно делать? – спросила она. – Держать огонь?
Знахарка кивнула. Суу опять почувствовала себя лишней, как и в те дни у Триединой горы. Ни здесь, ни там ее не гнали прочь, но и не принимали к себе. Перед ней лишь приподнимали полог на входе во вместилище тайн, но внутрь заходили сами, оставив ее жадно пожирать глазами пробивающуюся наружу полоску света.
Каан лежал на спине, с запрокинутой назад головой. Плечи Суу непроизвольно передернулись, когда она встретила взгляд его пустых глазниц. Он был без одежды, кисти ладонями вниз скрещены на животе поверх длинного разреза, идущего от паха до грудины. Такие же разрезы темнели на внутренних сторонах рук от подмышек до запястий, на бедрах и голенях, не затрагивая, однако, сгибы локтей и коленей. Через эти разрезы знахарка убрала все, что портится первым в человеке: внутренности и жир. Череп каана она тоже вычистила.
Губы и руки Суу похолодели, голова закружилась.
– Вот так помощница. – Одна из женщин поморщилась. – Иди на воздух.
– Отстань от нее, – перебила знахарка.
Это была молчаливая и вечно сосредоточенная пожилая женщина. В стане ее побаивались. Искусство травницы – опасное. Кто знает, как лечить, тот знает и как умертвить.
Одна из помощниц заканчивала перемешивать в большом котле что-то странное, вторая рубила ножом сухие стебли овса и осоки.
– Это что? – спросила Суу, кивнув в сторону котла.
– Вернуть нужно то, что взяли, – неопределенно ответила знахарка, запуская руки в темное месиво. – Наше тело – земля и трава, и в землю возвратится, травой прорастет, а корни ее свяжут этот мир и тот.
Она принялась наполнять смесью опустевшее нутро каана. Суу действительно разглядела торф и корешки, а еще – овечью шерсть. Все это смешали с чем-то с виду липким и мокрым. «Вернуть, что взяли». Внезапная догадка вновь заставила Суу оказаться на грани обморока.
Первая помощница в это время умело заполняла измельченными стеблями разрезы на руках и ногах. Две другие тут же ловко зашивали их длинными черными нитями из конского волоса. Такими же нитями уже аккуратно прихватили края смертельной раны на груди каана. Зашили и живот, когда знахарка закончила с ним и занялась головой.
И вот тело властелина обрело прежнюю форму. Знахарка велела подать ей небольшой глиняный сосудик. Она объяснила, что это даммара – смола дивного дерева, растущего там, где никогда не ложатся снега. Суу раскрыла рот от удивления. Она и не подозревала, что есть такие края. Помощницы тоже выглядели удивленными. Судя по всему, эта прозрачная, поблескивающая смола – редкость, и на обычных людях ее не используют.
Знахарка, все так же рукой, перемешала диковинную смолу с воском и раздробленной в порошок кровью скал[37]. Отделив небольшую часть, она добавила туда немного глины. Остальное забрали помощницы. Они тонким слоем распределили состав по всему телу каана, тщательно втирая в кожу.
Знахарка легкими движениями нанесла смесь на лицо повелителя, старательно повторяя его черты, – и то стало похожим на маску, но это был единственный способ сохранить его узнаваемым и дать даже самым дальним племенам возможность проститься с кааном. Все они поспешат сюда, как только гонцы и молва донесут до них скорбную весть. И каан дождется их таким же, каким народ его знает и помнит.
Оглядев результат своих трудов, знахарка печально улыбнулась, а в глазах ее блеснули слезы. Она склонилась над рукой каана, запечатлевая на ней поцелуй. Помощницы последовали ее примеру, Суу, поколебавшись, – тоже.
Когда они прощались снаружи, на свежем воздухе, таком дурманящем и сладком после запахов аила, знахарка дала Суу еще одно поручение:
– Пойди к госпоже и скажи, что все готово. Пусть пришлют одежду и людей с носилками. Да спроси, когда мне ее ждать: скоро или ближе ко дню погребения?
– Разве госпожа больна? – забеспокоилась Суу, подивившись, с каких это пор такие знатные больные приходят за лечением сами.
– Негоже господину в одиночестве блуждать, отыскивая путь на небесные пастбища, – строго заметила знахарка.
Земля поплыла под ногами Суу, и качнулось над головою небо с первыми снежинками звезд. Госпожа решила последовать за мужем.
– Смерть – не конец, а перемена. К тому же временная. Это просто другой вид жизни, – спокойно сказала Жена Каана. – Я не могу оставить его одного.
Суу до боли сжимала ее руки, умоляюще глядя в глаза.
– У него есть наложница. Вот пусть она и идет! – воскликнула она, не задумываясь о том, что ведет себя непочтительно.
– Наложница тоже пойдет. Тоже. Вместе со мной. Я любила его. Однажды ты полюбишь мужчину и поймешь меня, Суу. Пусти руки, пожалуйста, мне больно.
Суу повиновалась. Она уже понимала. Она так любила добрую, заботливую Жену Каана, что готова была разделить ее участь. Они сидели рядом, вполоборота друг к другу, на том самом ковре, что так завораживал Суу, когда она была еще девочкой. Ковер этот и многие другие вещи по-прежнему будут служить хозяевам там, где они скоро поселятся.
Вошел Кызыл-Кан – серьезный и бледный. Суу обратила внимание, что он обрил голову до макушки. Волосы, оставленные на затылке и темени, были собраны в пучок. Такую же прическу всегда носил его почивший отец.
Кызыл-Кан поклонился матери, скользнув взглядом сквозь Суу, будто она была лишь одной из теней, что блуждали по стенам, покорные свету очага.
– Иди сюда, сынок, – позвала Жена Каана.
На ее лице отразились любовь и мука. Суу уже начинала верить в то, что первого без второго не существует.
– А вы все – вон! – повысила она голос, бросив быстрый взгляд на прислугу.
Незаметные служанки на миг застыли и тут же поспешно покинули аил. Никогда госпожа не кричала на них. Их участливая, понимающая госпожа…
– Мне нужно сказать вам что-то важное, дорогие, – начала Жена Каана, беря обоих за руки.
Суу посмотрела на Кызыл-Кана, но тот тоже не понимал, в чем дело.
«Уж не попросит ли нас пожениться? – с ужасом подумала она. – Сейчас соединит наши руки и скажет, что это ее последняя воля».
Это было бы вполне резонно. Жена Каана любила обоих и могла пожелать, чтобы они заботились друг о друге, когда ее не станет. Хуже всего было то, что Суу не сможет ей отказать, даже если придется для этого всю жизнь делить ложе с человеком, который неприятен ей, как никто другой. Но кажется ли ей, или смерть отца изменила Кызыл-Кана?
– Говори же, матушка, – почтительно попросил он, скрывая нетерпение.
Жена Каана судорожно вздохнула и пристально вгляделась в его лицо.
– Нет… – прошептала она. – Выйди, Кан. Это… женские это дела. Я сама не своя, прости…
Он заскрипел зубами, на этот раз одарив Суу взглядом, который она почти ощутила телом. Как удар плетью. Не поверил, ни на секунду не поверил, что этот разговор его не касается, но матери не ослушался.
Жена Каана протянула руку ему вослед, как когда-то протянула ее к новорожденной дочери, лицо которой увидела лишь девять зим спустя.
– Ты позаботься о нем, Суу, – сказала она, убедившись, что Кызыл-Кан ушел. – Он так молод, слишком молод, чтобы править народом.
– Но что же я могу для него сделать, госпожа?
– Просто будь незаметно рядом. Совета твоего он не примет, но пусть знает, что я не покинула его одного в этом мире. И храни тайну, с которой я живу уже двадцатую весну. Кан – твой родной брат. Двое вас родилось в ту ночь: он, а следом ты. Повитуха поклялась молчать, а я обещала ей тебя не искать. Но ты сама отыскала меня…
Суу вырвала ладонь из влажных пальцев Жены Каана. Еще один удар плетью, на этот раз почти смертельный. Вот она, женщина, разделившая душу пополам. И мужчина, близкий по крови. «Дух от духа твоего». Больше всего на свете Суу захотелось обнять колени той, которую она звала матерью. Той, которую она почти перестала навещать.
– Суу… – Жена Каана погладила ее
