он и опустил мешок на землю. Внутрь тут же просочилась отвратительная болотная жижа.
Пытаясь понять, что случилось, Сабрина выглянула через дыру и увидела пару подрагивающих огоньков, ползущих через Слякоть неподалеку. Огоньки эти были масляными фонарями, которые принадлежали двум долговязым типам. Типы тащили что-то через болото. Приглядевшись, она разобрала, что незнакомцы волокут свернутый в рулон ковер.
– Что? Что происходит? – спросила кукла, и Гуффин шикнул на нее.
– Молчи. Ничего не происходит. Просто кто-то очень некстати решил избавиться от трупа.
Сабрина вздрогнула.
– Болваны и любители… – процедил Гуффин, – аж руки чешутся подойти и втолковать им науку.
– Науку?
– Науку избавления от трупов, разве не ясно? Ну кто же так делает? Кто так заворачивает? Ковер же разматывается… Кто так несет? Можно же потянуть спину… Но самое главное! Кто надоумил этих болванов зажечь фонари? Свет ведь привлекает внимание!
Незнакомцы, разумеется, не могли его услышать. Не догадываясь ни о том, что их заметили, ни о том, что стали объектом очень едкой критики, эти двое как ни в чем не бывало продолжали брести через Слякоть, попутно выбирая место, куда можно сбросить ковер с трупом.
– Нет, не сюда… только не сюда, – прошипел шут.
Незнакомцы с ковром между тем приблизились уже настолько, что кукла разобрала их голоса.
Гуффин схватил мешок и затащил его в камыши, после чего заволок туда же тележку, а затем и себя самого.
– Только попробуй пикнуть, – едва слышно проговорил он.
Свет фонарей подполз ближе. Голоса стали различимее, до шута и куклы донесся разговор.
– Еще долго? – спросил один из незнакомцев. – Кажется, я потянул спину, да и ковер этот гадкий все время разматывается.
– Мы уже близко, – пыхтя ответил другой. – Я знаю одну трясину… там ее точно никто не найдет.
– Как бы мы сами там не сгинули.
– Не каркай, ворона! Если будем вести себя осторожно, тварь не проснется.
Подельника его ответ явно не устроил:
– Эй, о твари разговора не было!
– Только штанишки не намочи! Как убивать эту дамочку не трясся, а теперь – вылитый студень. Лучше бы ты боялся ее родственничков: что с нами сделают Хартли, если прознают?..
Незнакомцы прошли мимо шута и куклы, их голоса постепенно становились все тише, и вскоре уже было невозможно разобрать, о чем они спорят.
– Хартли, говорите?.. – задумчиво проговорил Гуффин, и в его голосе прозвучало нечто по-настоящему недоброе.
Выждав еще немного, шут выбрался из камышей и, кляня на чем свет стоит свои набравшие воды башмаки, затащил тележку и мешок обратно на брусчатку.
– Они ушли? – спросила кукла.
– А кто-то разрешал тебе раскрывать свой дурацкий кукольный рот? – прорычал Гуффин. – И вообще: важно не то, что они ушли, а то, куда они ушли.
Говоря это, шут разъяренно глядел на два отдаляющихся огонька.
– Куда они ушли? – спросила Сабрина.
– Туда, куда было нужно нам. Теперь придется идти по неверной тропе.
– Неверной?
– Которую могло затопить. Все, хватит вопросов, глупая кукла.
Взвалив мешок на плечо, Гуффин взялся за ручку тележки и, поругиваясь себе под нос, направился в ту сторону, откуда пришли люди с ковром, но в какой-то миг свернул вправо на неприметном перекрестке, спустился на пару ступенек (когда-то здесь была лестница) и пошагал по тропинке, которая оказалась вдвое уже, чем предыдущая, и к тому же втрое более скользкая.
И вот тогда началось то, чего шут Манера Улыбаться пытался избежать. Начались неприятности.
Но не сразу.
Поначалу все было спокойно, лишь в воде по сторонам тропинки порой раздавался плеск, когда какая-нибудь жаба, торопясь избежать безжалостных шутовских башмаков, упрыгивала и уквакивала прочь.
Началось все с того, что мигнул огонек. Гуффин не сразу обратил на него внимание. А между тем огонек загорелся снова. Уже ближе. А потом снова погас.
Слякоть словно замерла. На нее опустилась зловещая тишина. Ветер стих совсем, даже морось, раздражавшая шута весь день, прекратила сыпаться.
Вода застыла, кувшинки застыли. Кукла в мешке тоже застыла. Она вдруг почувствовала исходящий от шута страх.
Свет мигнул уже в какой-то сотне ярдов по левую руку.
– Что здесь творится, подерите вас…
Жуткий, нечеловеческий крик прервал шута. А затем к нему добавился не менее жуткий, но уже вполне человеческий крик.
А в следующий миг все стихло.
Мигнул фонарь. Он был так близко, что Гуффин даже различил руку, что его держала, и искаженное ужасом лицо.
А затем фонарь мигнул в последний раз. Послышался короткий вскрик, звякнуло разбившееся стекло, и все стихло.
– Так, самое время отсюда убираться… – Гуффин крепче сжал ручку тележки. Поскальзываясь и спотыкаясь, он поспешно пошлепал по дорожке.
– Нет уж! – бормотал он себе под нос. – Ни о каком пути в обход топей больше не может быть и речи. Переправа… только переправа…
За спиной вдруг раздался хруст, и шут замер. Медленно обернулся…
На дорожке никого не было или… Постойте! Что это за темная фигура стоит по пояс в воде?!
Нет, это какая-то коряга… Слава бубенчикам на колпаке! Просто коряга…
Гуффин продолжил бормотать, успокаивая самого себя:
– Крики на болоте нас не касаются, так ведь? У нас свои дела…
Он потопал дальше, все приговаривая о том, как ему не страшно и какой он смелый. Но тут вдруг все повторилось: не прошел Манера Улыбаться и десяти шагов, как хруст за спиной раздался снова. На этот раз он прозвучал совсем близко, будто бы прямо над ухом.
Гуффин отпустил ручку тележки и выхватил из кармана пальто продолговатый зеленый цилиндр.
– Кто здесь? – дрогнувшим голосом спросил он темноту. – Я вас не боюсь!
И тут хрустнуло снова. Снова за спиной. Шут обернулся и… тут он все понял.
– Мерзавка, это ты там скрипишь?! – яростно прошипел он.
– Я пытаюсь починить ножку… – жалобно всхлипнула Сабрина в мешке.
– Да будь ты неладно, проклятое полено! Прекрати немедленно, или я тебе и вторую ногу сломаю!
Сабрина заплакала, а шут, обзывая куклу худшими словами, продолжил путь к переправе.
И все же за злобой ему не удалось скрыть то, как он напуган. Гуффин боялся так сильно, что уже не замечал вездесущих комаров и почти даже не проклинал все на свете, когда поскальзывался на мшистых камнях заболоченной мостовой.
Гуффин даже перестал оборачиваться, а все
