– он сидел рядом с ней. – Но это ненадолго…»
Она не помнила, что сказала на это, но его ответ будто выбрался сквозь прореху в пелене, затянувшую ее память старым полотнищем:
«Не бойся, милая Сабрина, – ласково проговорил он. – Я вернусь…»
Слезы – капли зеленой краски – снова потекли у нее из-под пуговиц-глаз: она все чувствовала, прямо как тогда.
«Как ты не понимаешь, – отчаянно сказал ее собеседник, пытаясь ей объяснить, убедить ее, – я должен. Это плохие люди…»
Она впервые вспомнила свой ответ:
«Это о́н тебе так сказал?»
Голос в темноте был неумолим:
«Он обещал отпустить нас, когда я все сделаю… на этот раз он сдержит слово, я уверен: он обещал…»
И он замолк, голос постепенно исчез из ее памяти, становясь все тише. Последнее, что осталось, это ее ответ. Ее собственный голос прозвучал в подвале так одиноко, как будто это и не голос был вовсе, а звук шагов обездоленных на мосту в грозу. Она прошептала:
– Он уже обещал… Он уже обещал… обещал…
Гуффин захлопнул крышку люка и повернулся к кукле в такой ярости, как будто она плюнула ему в спину.
– Что ты сказала?!
Сабрина дернулась и вернулась в настоящее:
– Ничего… я н-не… ничего…
– Хватит мямлить. Помни, глупая кукла, что твой Механизм у меня, и даже не вздумай проболтаться о том, что случилось с Пустым Местом или еще о чем-то, связанном со мной, когда попадем в «Балаганчик», ясно тебе? Приземляйтесь, мистер Баллуни! Вон у тех камышей…
– Слушаюсь, мистер Гуффин. – Мистер Баллуни повернул голову, и Сабрина едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Продавец воздушных шаров оказался вовсе не человеком. Подняв на лоб очки, он полностью открыл свое желтоватое точеное лицо, но хуже того – стали видны его глаза. Вернее, то, что было на месте глаз. Две круглые черные лакированные пуговицы…
Сабрина поняла, отчего он говорил так странно – отчего скрипел, словно голос его звучал с граммофонной пластинки: мистер Баллуни был куклой!
Она не успела по-настоящему задуматься об этом неожиданном открытии, как шут снова протянул руки к ее мешку – но на этот раз только лишь для того, чтобы засунуть внутрь зонтик. После чего он взвалил мешок себе на плечо и схватился за ручку тележки с таинственным ящиком.
Шар плавно опустился на землю и чуть вздрогнул, когда днище корзины коснулось брусчатки.
Гуффин вытащил свою поклажу на грязную мостовую.
– Будете ждать дальнейших указаний на крыше «Цирка мадам Д.Оже», мистер Баллуни, – сказал Гуффин. – Все ясно?
– Так точно, сэр, – по-военному отчеканила кукла продавца воздушных шаров. И вновь повернула голову к своим рычагам.
Сабрина догадалась: эта кукла – солдат. Она находится на войне. Имел ли мистер Баллуни какое-то отношение к тем Кукольным Войнам, о которых говорил Гуффин, или же все намного серьезнее, и война самая что ни на есть настоящая? Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что пока никто не знает, что война здесь, никто не знает, кто ее ведет и с кем. Пока что все еще спят мирным сном или совершенно мирно кого-то душат в подворотнях. Рутина. Быт. Обыденность. Габен.
Бордовый шар снова поднялся в воздух…
Слякоть. Место это не просто напоминало грязную лужу, разросшуюся на несколько кварталов, затопившую подворотни и подступающую вплотную к лестницам подъездов – это было самое настоящее болото. Болото посреди города. Здесь росли камыши, водились комары, в илистой зеленоватой воде жили лягушки и пиявки. Поговаривали даже, что кое-где здесь можно отыскать настоящую топь. Лишь местные знали, как, почти не промочив ноги, пробраться через Слякоть по тем узеньким тропам, где еще можно было обнаружить старую городскую брусчатку.
Судя по тому, как шут Финн Гуффин уверенно ступал по неровным булыжникам, еще и тянул за собой ящик на тележке, сам собой напрашивался вывод, что он принадлежал к числу тех самых местных. Более того: в своем зеленом пальто он напоминал долговязую тощую жабу, зачем-то собравшую чемоданы и решившую переселиться на другую кочку…
– Нужно преодолеть Слякоть как можно скорее, – бормотал Гуффин. – Здесь постоянно что-то происходит… всякая мерзость. Надеюсь, мы доберемся до «Балаганчика» без приключений.
По секрету будет сказано, что надеждам шута не суждено было осуществиться и чем глубже он заходил в болото, тем сильнее завязывался узел подстерегающих его и куклу в мешке невзгод.
По обе стороны узкой тропинки застыла гнилостная болотная вода, прямо из которой росли грибы и высился рогоз; порой тут и там с негромкими хлопками лопались пузыри. Кругом было темно, лишь кое-где рыжели искорки светлячков.
Слякоть считалась одним из самых опасных мест не только в Фли, но и в Габене в целом, и приземлиться здесь мог лишь настоящий безумец. На это Гуффин и рассчитывал: местные любители поживиться за чужой счет вряд ли могли ожидать, что кто-то добровольно, еще и в такую темень, высадится прямо посреди болота. И все же кое-кто из здешних обитателей уже подточил свой носик.
– Отвалите! – зло буркнул шут, обращаясь к комарам. – Знаете, кого вы кусаете? Я вас сам покусаю…
Настроение у него с каждым шагом портилось все сильнее: проклятая кукла постоянно возилась в мешке и хныкала, ящик все норовил соскользнуть с тележки. Еще и колесики скрипели, отчего у самого шута начали ныть зубы.
«Слишком рано я отпустил Баллуни, – подумал Гуффин. – Можно было рискнуть и приземлиться поближе к переулку Гро. Хотя, – тут же напомнил он себе, – кварталы за Слякотью сплошь кишат соглядатаями, и любой из них был бы рад выклянчить у Брекенбока монетку за “ценные сведения”».
Болото постепенно будто бы все разрасталось, и в какой-то момент, кроме него кругом, уже ничего, вроде как, не осталось.
Тропинка петляла. Башмаки скользили на мшистой брусчатке, а тяготы пути уже почти победили хлипкую, как гремлинская сопля, волю шута. Хуже всего было то, что приходилось постоянно останавливаться, чтобы прихлопнуть очередного гада, покусившегося на его нос. Пару раз шут себе довольно ощутимо вмазал.
– Еще раз укусишь меня, ты, злобный кровосос, я тебе все крылышки повыдергаю. Никаких манер! Думаешь, что если я зашел в твое болото, то стану терпеть подобное…
Гуффин замолк, вдруг начисто позабыв о надоедливом комаре.
– Проклятье… – прошептал
