мы можем сделать уступку на ваше состояние, но знайте меру.
— А разве мне ещё есть, что терять?
Он засмеялся. Хрипло, болезненно, до того, что пришлось согнуться пополам, морщась от боли, чтобы сплюнуть кровью.
Король стоял, не шевелясь, но и не кривился.
Осмелившись прислушаться к нему, я особенно не надеялась на успех, во всё же, вопреки собственным ожиданиям, почувствовала.
Разочарование. Беспомощность. Злость. Подлинная растерянность человека, получившего нож в спину.
Человека, всегда и неизбежно готового к подобному, но всё равно не ожидавшего, что удар придётся именно с этой стороны.
Он определённо был непрост, но и труслив и мелочен не был.
Ничего не стоило бы унизить пленника, поиздеваться над ним вдоволь, пользуясь положением, компенсируя себе всё, что пришлось почувствовать, равно как и необходимость эти чувства скрывать.
Они донеслись до меня лишь лёгким отголоском, похожим на слабый ветерок с реки, но в точности своих ощущений я не сомневалась.
Король не пострадал физически, он не опасался, что последний Лагард попытается избавиться от мучений, набросившись на него, как бросился на своего палача. Он всего лишь хотел… Понять что-то.
Быть может, наивно и совсем не по-королевски убедиться в том, что кто-то всё же остался ему верен.
Кто-то, о ком он не подумал, и от кого не ожидал.
В том, что касается заговоров, не участвовать — это уже много.
Я знала, что его отговаривали от этой встречи. Убеждали, что даже закованный и изнемогающий от боли Лагард оставался Лагардом.
И тем не менее, он пришёл.
— Я прикажу прислать к вам врача.
— Оставьте, Ваше Величество, это лишнее. Он у меня уже был.
Лицо короля напряглось.
— Так что вы хотели сказать мне лично? Ваша последняя воля, маркиз?
Это был уже совсем другой разговор, настоящий. В нём не было место предписанному дворцовым этикетом «нам», не было больше короля и замученного узника.
Только два человека, которым не оставалось ничего, кроме как попытаться что-то понять друг о друге.
Даниэль коротко и тяжело засмеялся снова, схватился за ушибленные рёбра, и тут же скривился от боли в руке.
— О нет. Я пока не собираюсь умирать. Если, конечно, на то не будет вашей воли.
— Тогда чего же вы хотите?
— Мне подумалось, что вам будет приятно это увидеть.
Лагард не широко, насколько позволяло его состояние и поза, развёл руками, и лицо короля дернулось.
Он продолжал стоять и смотреть, а Даниэль ненадолго прикрыл свой единственный глаз, давая тому отдохнуть. Ему теперь приходилось постоянно щуриться из-за тусклого света и изменившегося угла обзора.
— Я не нахожу в этом удовольствия, поверьте, — Его Величество отозвался после недолгой паузы.
Даниэль отвесил ему подобие поклона, и снова замер, улыбаясь от боли.
Я не могла разглядеть точно, но готова была поклясться, что на его запекшихся губах выступила кровь.
— Я вам верю. Трудность состоит в том, что и вы верите мне.
Он произнес это так просто, без тени той иронии, что была в начале.
Король усмехнулся. Едва слышно, но так, как мог бы усмехаться обычный человек. Не монарх.
— Я пришел не для того, чтобы наслаждаться вашим унижением. После всех способов допроса, что к вам применили, я убежден, что вы либо вовсе не человек, либо в самом деле ни в чем не замешаны.
— А какой вариант вам нравится больше?
Даже во сне от самого вопроса и тона, которым он был задан, меня пробрал мороз.
Это совершенно точно был не Даниэль Лагард.
Или был вовсе не тот Даниэль, которого я, как мне казалось, знала.
Как ни странно, король не одернул его снова, не разозлился, не повернулся, чтобы выйти из камеры.
Напротив, его голос прозвучал задумчиво и очень тихо:
— Хотел бы я сам знать.
Даниэль, конечно же, услышал.
Не имея возможности видеть и слышать нормально, когда уши закладывало от непрекращающейся боли, а зрение было утрачено, с большой долей вероятности, навсегда, он подключил совсем иные резервы. Те способы взаимодействия с миром, о которых даже Его Величеству было знать ни к чему. Те, которых он просто не понял бы. Скорее уж, в самом деле испугался.
— Я просил об аудиенции, потому что мне показалось, что Вашему Величеству пришло время что-то мне сказать.
Это была уже даже не наглость.
Но и не бесшабашная отвага смертника.
Лагард знал, что делал, и король был почти что… восхищен?
Он снова прошелся по камере, все с тем же неподобающим ему любопытством оглядываясь по сторонам.
Сына заговорщика держали в подземелье, здесь не было окон и воздуха было очень мало.
Чудовищные условия для раненого.
Идеальные, чтобы тихо сгнить заживо или умереть от потери крови и заражения.
— Да, полагаю, вы правы, — когда король снова остановился перед ним, Даниэль открыл глаз, не тратя силы на слова попусту, но давая понять, что слушает очень внимательно. — Уезжайте, Лагард. Отрекитесь от имени, сломайте шпагу и убирайтесь из страны. Возьмите с собой золота вдоволь и преданных вам лично людей. Я знаю, что таковые есть. Вы молоды, у вас все еще будет.
Даниэль долго молчал. Со стороны могло показаться, что он впал в забытье или попросту потерял сознание, но король продолжал стоять, немного склонившись над ним, и ждал.
Лагард думал.
Последний, единственный, слишком опасный и живым, и мертвым Лагард.
Лагард, который теперь был унижен по-настоящему.
— Благодарю вас за оказанную милость, Ваше Величество, — выговорил он, наконец, и на губах его снова заиграла болезненная кровавая улыбка. — Однако, я вынужден ее отклонить.
— Вы так торопитесь умереть?
— Всего лишь не хочу пытаться стать кем-то другим. Едва ли у меня когда-нибудь это получится.
Я не успела даже попытаться еще раз прикоснуться к королю, прочитать его чувства, потому что камера пошла рябью, давящие каменные стены отодвинулись назад, и темница начала таять.
Я снова была в порту.
Во сне картинка расплывалась, была слишком нечеткой, очевидно сотканной искусственно.
Так же, как прошедшим вечером, на фоне суетились люди, но мне казалось, что они бесконечно далеко. Только она была близко — белокурая девушка с приметным браслетом.
— На западной окраине города есть недостроенный каменный особняк. Ты найдешь его там через пару часов. Насчет дороги не беспокойся, ты ее уже знаешь.
На ее губах была тень той улыбки, с которой здороваются со старыми и приятными знакомыми, и я постаралась собраться.
Никто и никогда прежде не пытался приходить в мои сны. Тем более — делать это столь откровенно, не таясь и не опасаясь моего недовольства.
— С чего мне тебе верить?
