нам редко направляют таких детей из Саудовской Аравии, потому что могут сами позаботиться о них.
Тинаше и Тинотенда остались в Торонто еще на несколько месяцев, чтобы пластический хирург мог восстановить их губы и нёбо, а затем вернулись домой в Зимбабве. Они провели здесь около семи с половиной месяцев.
С тех пор каждый раз, когда наши сотрудники посещают Зимбабве, они присылают фотографии мальчиков и видеозаписи. Теперь это обычные подростки, ничуть не отличающиеся от любых других мальчиков из Зимбабве. Они живое доказательство того, что мы можем изменить очень многое. Мы не только спасли детей, но и обеспечили им отличное качество жизни. А это одна из особых задач детской хирургии.
Каждый раз, когда держишь в руках жизнь ребенка, берешь на себя огромную ответственность, потому что у этого ребенка впереди может быть восемьдесят лет жизни. Долгий срок, если все, что мы можем обеспечить, – сомнительное качество жизни. Вероятно, с такими мыслями никогда не сталкивается тот, кто оперирует восьмидесятипятилетнего человека.
Люди часто говорят, что у хирургов слишком высокое самомнение. Полагаю, это правда. Но, на мой взгляд, здесь нет ничего плохого. Если бы я не думал, что смогу вылечить ребенка по крайней мере так же хорошо, как и любой другой коллега, как бы я оправдывал себя за то, что согласился оперировать? Если бы в глубине души я верил, что какой-нибудь парень в коридоре может все сделать лучше, как бы я себя оправдал? Я знаю нескольких хирургов, не ощущающих такой уверенности, и им трудно. Каждый раз, когда они идут в операционную, они напрягаются и нервничают. Когда я иду в операционную, я расслабляюсь. Я люблю этот процесс. Мне нравится интеллектуальный вызов. Я люблю физические и технические проблемы. Нравится мне и взаимодействие с семьями, потому что в подавляющем большинстве случаев в детской хирургии все идет хорошо. Хирург спасает ребенку жизнь или как минимум улучшает ее. Он удаляет грыжу, или прекращает боль, или устраняет любую проблему. Он делает ребенка лучше. Это удивительное чувство.
Худшие ситуации, с которыми я сталкивался, – смерть пациента или любой плохой исход операции. И задним числом я думаю, что мог бы справиться лучше. Но я должен принимать решения в реальном времени. Я могу столкнуться с чем-то неожиданным, оперируя в три часа ночи. И я не могу сказать: «Позвольте мне сходить в библиотеку, чтобы кое-в чем разобраться. Я скоро вернусь». Я должен принять решение на месте. Что мне делать здесь и сейчас? Иногда потом я думаю, что принятое решение было не самым лучшим. Когда при таких обстоятельствах дела идут плохо, это действительно тяжело. Думаю, именно поэтому у хирургов такой высокий уровень эмоционального выгорания. У них много травмирующих переживаний, с которыми никогда по-настоящему не справляешься. Это медленная пытка, смерть от тысячи порезов. В конце концов заходишь в тупик. Такое происходило со многими моими коллегами. Но для меня те редкие случаи, когда дела шли плохо, уравновешиваются огромным количеством случаев, когда дела шли хорошо. За это я и люблю свою работу.
У Тинаше и Тинотенды все прошло хорошо. У одного из них нет пупка и есть несколько шрамов, но в остальном они кажутся совершенно нормальными детьми. И это отрадно. Оглядываясь назад, я вижу тощих младенцев с раздвоенной губой и расщелиной в нёбе, к тому же сросшихся животами, – двух мальчиков, которые почти наверняка умерли бы, если бы их не разделили. Я вижу их сейчас – и это два обычных подростка, играющих с футбольным мячом. Нормальные дети. Это очень отрадно.
25
Я вижу очень решительных женщин. Эрин Лури
Многие из нас кое-что знают о наркомании. И многие из нас кое-что знают о беременности. Но мало кто задумывается о двух состояниях в одном человеке. Что делать с беременной наркоманкой? Даже большинство врачей не знают ответа на этот вопрос.
Эрин Лури – одно из исключений. Она семейный врач со специализацией в области зависимостей и один из четырех врачей в Онтарио, которые занимаются зависимостями в перинатальный период. Теоретически она посвящает один день в неделю беременным наркоманкам, но зачастую работает с этой группой пациенток гораздо больше. Вот и в день нашей беседы она только что отработала в клинике пять или шесть часов. А ведь это был ее выходной.
Меня часто спрашивают: «Сколько вообще вокруг беременных наркоманок?» В нашей клинике наблюдается около сорока таких женщин в год, но сложно сказать, каковы реальные цифры. Употребление наркотиков настолько сильно стигматизировано, что беременная женщина не хочет посвящать в это врача. Пациенток, с которыми я работаю, часто в принципе не существует для системы здравоохранения. Они редко обращаются за дородовой помощью из страха, что социальные работники заберут у них детей. Многие медики относятся к ним с предубеждением, рассматривая как людей со слабой волей, а не с выявленным психиатрическим диагнозом. Я же люблю работать с зависимостями в перинатальный период, потому что вижу очень решительных женщин. Люди с зависимостями часто пытаются отказаться от наркотиков или изменить свою жизнь. И когда женщина с зависимостью беременеет, это становится для нее важным стимулом, чтобы измениться.
В нашей клинике часто работают очень искусные акушеры. Но всего два дня назад я разговаривала с акушером, который не смог распознать, что у пациентки опиатная абстиненция. Если врач знает, что искать, симптомы абстиненции очевидны. Представьте себе самый тяжелый грипп, который у вас когда-либо был, и умножьте на миллион. Вот на что похожа ломка. У вас болят кости. У вас течет из носа. Вы потеете. Вас тошнит. У вас понос. Вы ужасно себя чувствуете. Но если врач не знает, что искать, эти же симптомы можно ошибочно приписать многим другим проблемам.
Мы в своей работе используем модель снижения вреда, то есть стараемся уменьшить вред от употребления наркотиков. Сегодня это, к примеру, попытка убедить пациентов отказаться от инъекционных наркотиков. Можете ли вы вместо этого курить, чтобы снизить риск? Или можете просто уменьшить дозу? Или хотя бы не пользоваться общими иглами, чтобы избежать риска заражения гепатитом или ВИЧ? Это медленный процесс. Но, как я уже сказала, пациентки зачастую преуменьшают свою проблему, поскольку боятся, что, если признаются в употреблении наркотиков, вы вызовете опеку. В результате многие беременные наркоманки вообще не обращаются за дородовой помощью. Они думают, что если придут во время родов, то смогут спокойно родить ребенка и забрать его домой.
Если вовремя не распознать зависимость у беременной,
