раз уж пришла туда? Разве можно было не поделиться лекарствами? Хорошо еще, хоть как-то помогла…
После аварии от меня будто окончательно отвалилась глиняная корка, которая начала трескаться еще в Ростове-на-Дону. На дорогу и на пейзаж вокруг я смотрю совсем другим взглядом. Если раньше я сидела в своем маленьком, как коробочка, мирке и думала, что вокруг — одни враги, то теперь мне кажется, что многие могут нуждаться в моей помощи, поэтому я провожаю озабоченным взглядом каждую стоящую на обочине машину. А от грузовиков, благодаря дальнобойщикам, больше не шарахаюсь, наоборот, разглядываю их и пытаюсь рассмотреть водителя, а когда рассматриваю, начинаю гадать, что у него за характер и как он отличается от внешности… Вот и компания из бирюзового «Логана» показала себя с другой стороны. Нет, мне по-прежнему не нравятся внешний вид Вики и Васи-Антона и странная манера говорить Аркашки… Но ведь они тоже остановились помочь! Выходит, я и в выводах об их характерах поторопилась. Интересно: может, и разговор у нас теперь получился бы получше? Сколько вообще кругом интересного: не понимаю, почему я этого раньше не видела!
Дороги потихоньку пустеют, мелькает указатель на Батайск, и мы съезжаем с высокого моста вниз, на маленькое шоссе, идущее среди густых и ярких подсолнуховых полей.
— Илья, это что, опять пробку объезжаем? — спрашиваю я.
— Не, это навсегда, — отзывается он торжественно и добавляет мрачным «актерским» тоном: — До самого конца!
По мановению его голоса дорога под нами вдруг превращается в сущую стиральную доску. Я быстро торможу, но даже на скорости шестьдесят трясет так, что стучат зубы, и мне приходится замедлиться до сорока, что после трассы ощущается так, будто мы вообще стоим. Дорога-стиральная доска бодро уходит в горизонт среди желтых полей, край ее волнистый, словно специально так укладывали асфальт. Время от времени появляются издевательские знаки «неровная дорога», и после них покрытие не делается ни хуже, ни лучше.
И по этому мы будем ехать «до самого конца»?! Это когда же мы доедем?!
Я пытаюсь поругать Илью и его навигатор, но они заявляют, что на основном шоссе бесконечная пробка, поэтому плохо ехать лучше, чем хорошо стоять.
— Тогда настраивайтесь, что мы приедем к завтрашнему утру! — говорю я мрачно. — Я не могу убивать машину, мчась по такому ужасу. Мы же все стойки амортизаторов переломаем!
— Ехай-ехай, Варьк, как можешь, — кивает подскакивающая тетя Лена. — Будет нам этот… Вибромассаж!
— Точно, баушк! Сморите, как я могу! — кричит Илья и тянет звук «а-а-а» громким вибрирующим голосом, а потом смеется вибрирующим смехом.
Мы едем и едем. Дорога зависла, как изображение в компьютере. Чистое небо, жара, подсолнухи… Иногда мимо нас, обгоняя, проносятся другие машины — убийцы своей подвески, но я жалею Ласточку и продолжаю ехать 40. Иногда подсолнухи сменяются полузаброшенными деревням из нескольких домов: в них встречаются местные жители. Что очень странно, девушки выглядят так, будто вышли на подиум: они ковыляют по волнистой обочине на шпильках, в коротких юбочках, на головах у них — сложные укладки; а вот парни, наоборот, в основном стриженные почти под ноль, неряшливые и похожие на шпану… Тут я вспоминаю, что уже зарекалась судить по внешности — может, тут просто такая мода — но жители продолжают меня удивлять.
— Спрашивается, что тут за уклад жизни, когда такие девушки пытаются понравиться таким парням? — наконец говорю я вслух, провожая глазами очередную красотку.
— Да че ж, Варьк, — вздыхает тетя Лена. — Ты глянь вокруг. Красоты-то хочется. Ничего они не пытаются, каким там парням: мы для себя наряжаимси и красимси, — она игриво подмигивает размазанным глазом. Я подмигиваю своим, таким же размазанным, и смеюсь:
— Нет, надо все-таки умыться…
Дорога-стиральная доска не кончается, и я пытаюсь к ней приспособиться, хотя руль и бьет меня по рукам. Как только появляется мало-мальски ровный участок, я вжимаю газ почти в пол, а потом опять торможу, и делаю так до тех пор, пока Илья не начинает жаловаться, что его тошнит. Тогда я принимаю какую-то среднюю скорость, но тут дорогу преграждает еле плетущаяся белая иномарка. Я несколько минут страдаю за ней, скрипя зубами, потом, наконец, с облегчением обгоняю и возмущаюсь:
— Да что это такое, еле едет! Грузовик он, что ли!
— Он ехал сорок, — хихикает Илья.
— Ну и что, что сорок?
— Как ты вначале. А сейчас ты едешь восемьдесят.
— Как! Ой.
— Мы убьем стойки всех амор-мор-ти-ни-заторов! — орет Илья в восторге.
— Амортизаторов, — поправляю я со вздохом. — Амортизировать — это значит смягчать удары, которые идут от неровностей… А может, не убьем. Другие же, вон, едут…
— А ты говорила, что они дураки-и-и!
— Илья, что у тебя с голосом? Ты простыл, что ли? — и тут я понимаю, что Илья просто больше не дребезжит по-старчески, а стиральная доска на дороге прекратилась. Пейзаж тоже стал другим: подсолнухи сменились пшеницей. Среди мягко колышущегося от ветра поля возвышается ряд громадных, блестящих и широких башен с остроконечными крышами: они похожи на какой-то инопланетный город.
— Что это? — выдыхаем мы с тетей Леной.
— Элеватор, — снисходительно объясняет Илья. — Там пшеницу перерабатывают, меня папа с собой брал. У меня папа же агроном! Кстати, история про то, как мой папа…
— Попозже, попозже, — прошу я, с трудом обгоняя дряхлый трясущийся грузовик, пока не прилетела встречная машина.
Но оказывается, что это было только началом: грузовики, трактора, комбайны и угрожающе покачивающиеся сенокосилки попадаются все чаще, а во встречном потоке начинают появляться целые гусеницы из нервных легковушек, запертых очередным грузовиком и высовывающих морды в наш ряд. Все чаще, обгоняя, я с симпатией поглядываю на иконы, украшающие торпеду Ласточки: благополучно проехать такую дорогу могут помочь и правда только высшие силы…
Как-то мы все-таки доезжаем до указателя «Тимашевск» и вдруг прилепляемся к огромной мертвой пробке, застывшей в ровном пыльном поле. Высунувшись в окно, я вижу, что машины бесконечным загнутым хвостом уходят куда-то вправо и скрываются за деревьями и низенькими постройками. Моторы натужно трещат на жаре, ветра нет, никто не двигается. Мы медленно начинаем печься.
— Илья, посмотри, в чем там дело! — требую я.
— Там Жэ-Дэ, — рассеянно оттягивая губу, сообщает ребенок.
— Что там?! Ты нормально говорить можешь?
— Я и говорю-у, — ноет он. — Там Жэ Дэ-переезд!
Теперь я наконец понимаю и грустно заглушаю двигатель, чтобы поберечь бензин. Остальные не так бережливы: над дорогой плывет тяжелая горячая вонь. Сбоку по обочине пролезают наглые джипы, пыль летит нам в окна. За рулем всех обоченников сидит как будто бы один и тот же размноженный человек: чаще всего бритый наголо,
