живых, включая меня, осталось всего шесть человек. Двадцать три душеньки отправились дожидаться последнего Суда Божия. Они навеки остались там, а я вот до сих пор ступаю по земле. И я наполовину здесь, а на половину там — среди скал. В том бою я получил два ранения и контузию. Почти год, пока валялся по госпиталям, общался с людьми, как глухонемой. Меня, после всего этого, конечно, комиссовали. Однако же о своем обете я не забыл и как только чуть оклемался, то попросился послушником в Свято-Вознесенский монастырь. И в каждый восьмой день октября я зажигаю двадцать три свечи в память об ушедших и не вернувшихся.
Было видно, как нелегко даются старому (старому ли?) митрополиту его последние слова. Чтобы покончить с этой темой, Афанасьев, воспользовавшийся паузой, предложил:
— Давайте, святой отец, за всех наших павших в войнах прошлых и войнах настоящих, не чокаясь.
Они молча опрокинули в себя еще по стопке. Афанасьев по примеру Евфимия, не стал на этот раз закусывать, а митрополит, напротив, бережно, двумя перстами взял с тарелочки ломтик лимона и отправил его в рот, не став выплевывать кожуру.
— Вот так, сыне мой, я нашел свою заветную тропинку к Богу. У каждого свои дорожки к нему. Но не каждый находит в себе силы не свернуть с нее и не остановиться на полпути. Вот и тебя я желаю найти свою дорожку и пройти ее до конца.
— Призываете меня, по своему примеру, пойти в монаси? — как-то кривовато улыбнулся Валерий Васильевич.
— Отчего же сразу в монаси? — пожал плечами бывший Артем, а ныне Евфимий. — Монашеский подвиг — это всего лишь одна из дорог к Нему. А дорожек-то знаешь сколько? У-у-у! — протянул он, сложив губы трубочкой. — И не след тебе, сыне, принимать мои слова напрямик, а след — постигнуть их иносказание, — поднял он кверху свой указующий перст. — Каждый, да несет крест по силам своим. Ты, сыне, взвалил на рамена крест своих и чужих прегрешений, а донесешь ли или снимешь с себя по дороге, то уж не мне грешному ведать. Сие есть замысел и промысел Господень!
— Осуждаешь меня, отче? — вскинул брови, посмурневший диктатор.
— Паки реку тебе: не мне, грешному, судити таких же грешных. Но мне дано матерью нашей — Церковью, стращать и отвращать от дел неправедных и аще того — побуждать аки аз есмь пастырь Господень к делам трудным, но праведным.
— Ну, что ж, отче, стращай, раз уж ты у нас пастырем поставлен, — с показным смирением вздохнул Афанасьев. — А я пока разолью по остатней.
— Буде, — произнес митрополит тихим, но властным голосом и прикрыл свою стопку ладонью. — Я свою меру знаю. Первая — для приободрения телес, вторая — для ума увеселения, а третья — беса тешить. Так что я пить не буду, да и тебе это без надобности. Для разговора голова у тебя должна быть светлой.
— Ладно, — хмуро согласился Валерий Васильевич, не любивший недопитых бутылок, — излагай свои укоризны, ваше преосвященство.
— Высокопреосвященство, — чуть улыбаясь, поправил его Евфимий.
— Да, после трех рюмок крепленого у меня вряд ли бы получилось это выговорить с первого раза, — невесело пошутил Афанасьев.
— Вот видишь, от греха пьянства, я тебя, почитай, что и отвратил, хоть и на малый срок, — опять по-доброму улыбнулся старец. Ну, ин ладно. Давай теперь поведем разговор об иных делах.
— Давайте, — не стал спорить Валерий Васильевич.
— Попервости, — слегка прищурился Евфимий, однако продолжая улыбаться, — хочу попенять тебе немного.
— За что? — вяло поинтересовался диктатор, за всю жизнь накопивший немало грехов.
— Уж боле двух месяцев правишь государством, а так и не сподобился получить благословение церковное делам своим. Нехорошо небрегать общением с отцами церкви. Народ в недоумении. Такоже и духовенство пребывает в затруднении, ибо не может толком объяснить пастве, куда и в какую сторону правишь ты стопы свои и ведешь за собой, — прозрачно намекнул митрополит на поднятие Красного Флага, неоднозначно воспринятого церковнослужителями, хоть они и трезвонили в колокола в честь этого события.
— Да, вы и сами знаете, как сложились у меня отношения с этим самым духовенством, — попробовал объяснить свою позицию Афанасьев.
— Один представитель церкви, даже если он и самый достойный, все равно не есть сама Церковь, — наставительно произнес Евфимий. — Это там — у них на Западе принято считать, что Папа является единственным непогрешимым, а значит и слово, сказанное им — суть слово Божие. У нас же, в православии, на первом месте стоят совокупность и соборность. Поэтому у нас даже патриарха именуют не Владыкой церкви, а всего лишь ее Предстоятелем. Чуешь разницу, сыне?
Валерий Васильевич не стал утверждать или отрицать этот постулат, а просто коротко кивнул, не тратя лишних слов.
— Человек слаб телесно и тем более духовно. Не каждый может с кротостью и достоинством пронести свой Крест. Поэтому наша церковь испокон не отрицает того, что даже ее Предстоятель не является непогрешимым, — продолжал журчать словами митрополит. — Церковь православная не едина и в ней издревле существовали различные течения. Вначале ее сотрясали стригольники, затем споры подхватили иосифляне и нестяжатели. Слыхивал о таких?
— Краем уха, — пожал плечами Валерий Васильевич. — Якобы одни ратовали за богатство и пышность церкви, а другие проповедовали воздержание и скудость.
— Отрадно мне слышать, что ты в курсе извечного спора, — похвалил его митрополит. — О том и реку тебе. Нельзя отождествлять одного, хоть и высшего иерарха со всей церковью. Как говорил преподобный Сергий Карпу и Никите, когда они приступили к оному: «Ежели неправеден пастырь твоего прихода, то отринь приход сей и взыскуй другого иерея».
— Что-то не пойму я тебя, отче, — почесал за ухом главарь хунты. — Излиха прехитры твои словеса. Ты мне прямо скажи: прав я или нет, когда затеял прю с Нафанаилом?
Евфимий степенно огладил бороду и произнес раздумчиво:
— И прав и не прав — одновременно. Прав в том, что обличил одного из отцов церкви в неправедности и сговоре с врагами ее. И не прав в том, что совершил сие деяние при стечении множества людского. А это может посеять сомнения в неокрепшие души православных и умалить авторитет церкви в их глазах.
— Как по твоему я должен был поступить? — насупился Афанасьев, которому претили все эти выкрутасы с «выметанием сора из избы». Ибо что это за изба такая, из которой испокон сор не выметали? Хлев, да и только.
— Изобличение во грехах, низложение Патриарха и избрание нового Предстоятеля подвластно только Поместному Собору, как высшему органу власти в Русской Православной Церкви. В соответствие с ее Уставом от
